В просторном мире

— Миша, видишь, что надо делать, — разгоряченно ответил Гаврик, и они, подбросив треухи, стали кричать «ура». Оглядываясь, они видели, что овчинная шапка Василия Александровича и треух старого плотника лежали на земле, а сами они, не переставая, кричали: «Ура! ура! ура!»

Поезд уже поравнялся со станцией. Клочья пара полетели на перрон, на крыши товарных вагонов, покорно бежавших за паровозом.

Еще кружился клочок бумаги, брошенный поездом на воздух, а самого поезда уже не было.

С перрона доносились веселые голоса:

— Кричал я машинисту, чтобы передал фронтовикам привет… А слышал он или нет — за это не ручаюсь.

— А дорога прочная!

— И дорога прочна и мост крепок! Можем спокойно ехать по своим делам! — откликнулся Василий Александрович и повернулся к Ивану Никитичу.

Но Иван Никитич не спешил прощаться: он стоял около бедарки и, неловко усмехаясь, смотрел на валявшийся на земле треух.

— Ошибку маленькую я допустил, — проговорил он: — мне надо было быть машинистом, а я в плотники пошел… Придется переквалифицироваться.

Все засмеялись. Василий Александрович попрощался и пошел к «газику». Иван Никитич снова сел в бедарку.

— Михайло, Гаврик! Впереди буду ехать я. Вам нельзя, у вас есть о чем поговорить: будете колесить из стороны в сторону.

Ребята, с радостью приняли это предложение: ведь и в самом деле им было о чем поговорить! Вместе с Василием Александровичем, вместе с дедом, вместе со всеми железнодорожниками и бойцами, с которыми они работали на путях, им пришлось встретить и проводить первый, да еще воинский поезд на восстановленной дороге.

Вслед за бедаркой от станции потянулась и пароконная повозка. Гаврик правил лошадьми, а Миша, как отлично устроившийся пассажир, покачивался на тюке сена, будто на широком и мягком сиденье.

— Миша, как ты думаешь, воинский теперь от станции далеко? — спросил Гаврик.

— Да как тебе сразу ответить… Дай немного подумать.

— Думай покороче, а то поезд уйдет еще дальше. Этими словами начался обстоятельный дорожный разговор Миши и Гаврика о виденном и слышанном.

Старый плотник, нацепив на нос очки и засунув треух за пояс, держал перед глазами развернутую газету.

Бедарка тряслась, подбрасывалась на неровностях проселка, буквы прыгали и расплывались, но Иван Никитич никак не мог оторваться от газетных страниц.

Внезапно бедарка остановилась.

— В чем дело? — услышали ребята недоуменный вопрос старика.

— Дедушка, а, может, в вашей газете написано — «тпру»? — осведомился Гаврик.

— В моей газете, было б тебе, Гаврик, известно, написано «вперед». Товарищи фронтовики фашистов с кручи прямо в Днепр сковыривают!.. И поймите, какая досада: вдруг потеплело!. Какая досада! — замахал он газетой над головой.

— Дедушка, — закричал старику Миша, — эти газеты четыре дня назад печатались, а тогда было здорово холодно!

— Тогда, Михайло, все в порядке! Спасибо за разъяснение! Теперь можем смело двигаться вперед.

Иван Никитич снова погрузился в чтение газеты. Конь скоро опять остановился.

— Дедушка, а и в самом деле — чего он? — спросил Гаврик.

— Умная лошадь — жалеет стариковские глаза.

Смеясь, старый плотник слез с бедарки, привязал вожжи, пустил коня вперед, а сам шагал теперь с боку подводы, на которой ехали Миша и Гаврик. Взгорьем дорога уходила в степь. Вправо, за нагромождением округлых холмов, впадин, котловин и котловинок, показалась речка Миус. Отсюда она казалась похожей на детский рисунок, на котором синими красками нарисована не то вода, не то капризно извивающийся дым или закрученный в кольца пушистый ус.

Иван Никитич и ребята, разговаривая о своей родной речке, невольно вспомнили шутливый рассказ о том, почему она называется Миусом… Когда-то извилистым правобережьем, приречной равниной, один из запорожских атаманов вел свое войско против турецких захватчиков. В это ясное утро атаман был хмур, задумчив. Может, он устал от бесконечной походной жизни? А может, предстоящая встреча с врагом заставляла призадуматься: а не будет ли эта лихая сеча последней для атамана?. Но, присмотревшись к причудливо извивающейся речке, он добродушно рассмеялся и, крутя курчавый длинный ус, сказал: «Хлопцы, бачьте, — вьется, як мий ус!»

— Мий ус, Миус! Так и повелось, — с ласковой усмешкой говорил ребятам Иван Никитич. По его усмешке никак нельзя догадаться, верит он в рассказ или нет. Но одно ясно было для ребят, присматривающихся к старому плотнику, что этот рассказ ему нравится и за его нехитрым содержанием он видит что-то другое, что важнее и для него и для притихших ребят.

— Только в том ли дело, ребята, что наша речка похожа на кучерявый ус?.. А, может быть, атаман этот знал ее с другой стороны?

Держась за распорку возилки, Иван Никитич смотрел не то на дорогу, не то на свои легко шагающие ноги.

— Не забывайте, что гонимые помещиками и царевыми слугами, люди за Миусом находили убежище. Не широка речка, а руки у них коротки были достать то, что было на этом берегу.

Слушая Ивана Никитича, ребята смотрели на рыжую пойму, по которой между белобоких холмов извивался Миус, убегая к азовским берегам.