В провинции

Он подошел к Винцуне и с широкой улыбкой приветливо протянул ей свою загорелую руку. Такой очевидный знак внимания со стороны отца Александра не мог остаться без ответа; грустное лицо девушки прояснилось, маленькая ручка легла на грубую руку арендатора, и пан Ежи, притоптывая, подскакивая и выделывая с пыхтением тяжеловесные антраша, увлек Винцуню в танцевальный зал. За ним, соединившись в пары, двинулся весь дом. Арендаторы, землевладельцы, управляющие, чиновники, их жены, сестры, дочери и сыновья, — все дружно пустились в пляс. Толчея, шум, грохот, топот стояли невообразимые. Подвыпившие за ужином музыканты наяривали, не жалея струн, бас усердно гудел где надо и где не надо, даже кларнет, который так образцово исполнял до сих пор свою партию, начал слегка фальшивить, но, не смущаясь этим, кричал что есть сил; вдобавок мальчишка буфетный притащил откуда-то медный котел и, став за музыкантами, колотил по нему скалкой, яростно отбивая такт. Топот десятков ног, смешки стариков, хихиканье женщин и задорные возгласы молодежи сливались с грохотом импровизированного барабана. Старики приплясывали вокруг молоденьких девушек, а юнцы вели матрон в чепцах, с увядшими, но какими же счастливыми лицами!

Гуляй, душа! Милый сердцу танец увлек всех без разбора своим разгульным дыханием, и не было там уже ни старости, ни забот, ни усталых или раненых сердец, было лишь захватывающее веселье, смех и умиленные слезы.

Среди пляшущих протискивались лакеи, предлагая гостям бокалы с венгерским. Пан Ежи поднял бокал и крикнул:

— За нашу дружбу, гости дорогие, за нашу любовь!

Все бросились чокаться, звон бокалов смешался с громкими звуками поцелуев, люди, полусмеясь, полуплача, раскрывали друг другу объятия, девичьи лица, как розы в саду, цвели ярким румянцем, а юноши, склонившись к своим милым, жарко шептали им на ушко:

— За нашу любовь!..

Александр подошел к Винцуне и, звякнув своей рюмкой о ее рюмку, сказал с особенным выражением:

— Помните же о моей бедной розе!

Уже всходило солнце, а в адампольском доме все еще плясали при закрытых ставнях.

X. Раздумья Винцуни

Наутро после адампольского празднества ясный солнечный свет, всегда благотворно влияющий на людей, которые сжились с природой, вернул Болеславу душевное спокойствие. Он бранил себя мысленно за свои ночные страхи, а прекрасный мир Божий улыбался ему по-прежнему, призывая трудиться, любить и надеяться.

Побледневший и осунувшийся от пережитого волнения, но успокоенный, даже веселый, он поехал в Неменку.

— Наваждение ночное, и только, — говорил он себе по дороге. — Одурел я от этого шума, к которому не привык, расстроился оттого, что Винцуня выглядела не так, как обычно, вот и примерещилось невесть что. А настало утро — и снова все по-старому.

Неменскую он застал уже на ногах и узнал от нее что Винцуня веселилась на славу, затем вместе с нею благополучно вернулась домой, а теперь все еще крепко спит.

— Еще бы, после этакой маеты, — сказал Болеслав, — пусть спит подольше. Когда проснется, скажите ей, что я заезжал и просил передать привет. Очень рад, что ей было так весело. А теперь я прощаюсь с вами и сегодня в Неменке уже не побываю — прямо от вас отправляюсь на ярмарку в К. Говорят, туда привезли семена сандомежской пшеницы, хочу попробовать ее на нашей почве. Есть у меня там и другие дела, а поскольку другой ярмарки в этом году у нас не предвидится, надо ехать сегодня. Вернусь я поздно, а вы после бессонной ночи, вероятно, рано ляжете спать, так что до завтра.

Он с сыновьей нежностью поцеловал у Неменской руку, еще раз попросил передать привет Винцуне и уехал. Проезжая мимо усадьбы, он обернулся: окно Винцуниной спальни розовело среди зелени, освещенное косыми лучами солнца. Болеслав глядел на окно, и какой-то невнятный голос шептал ему: «Вернись! Вернись!»

Он чуть было не приказал кучеру повернуть обратно, но вовремя спохватился, пожал плечами и, усмехаясь пробормотал:

— Право, я начинаю терять голову!

Миновав рощу, он еще раз обернулся. Двор скрылся за деревьями, только пепельный, позолоченный солнцем дым из неменковских труб стлался над рощей, гонимый легким ветерком. «Вернись! Вернись! Стереги свое сокровище!» — все громче взывало предчувствие, сердце било тревогу, и Болеславу казалось, что его невесте и впрямь угрожает опасность.

— Стой! — крикнул он кучеру, но тут же снова усмехнулся. — Поезжай, брат, да побыстрей.

Бричка покатила дальше. Болеслав уехал, смеясь над своими страхами и предчувствиями, ругал себя фантазером, но на душе у него было тяжело, невесело.

В Неменке после позднего в тот день обеда царила воскресная тишина. Двор опустел, прислуга разбрелась, одна Неменская молилась в саду.

Винцуня сидела в своей комнатке у открытого окна и смотрела во двор: ни одной живой души не видно около дома, ни один листок не шевельнется на дереве; люди отдыхали после трудовой недели, а природа, отдохнув от дневной жары, как бы задремывала в предвкушении ночного сна. За рощей садилось солнце в багряные облака, и по зеленой траве, устилавшей двор, скользили красноватые лучи.