В прыжке

Из тысячи морских черепашат вырастает лишь один. Если ты вообще умудрился родиться, то шансов на долгую черепашью жизнь у тебя один на тысячу. Ну, и даже если тебе повезет вырасти, то какие-нибудь придурки наверняка выловят тебя и сварят из твоего мяса суп. Из панциря сделают чашу для фруктов. А из кожи сошьют перчатки. Мир несправедлив, это я усвоил, и, по-моему, больше всего от этого страдают морские черепахи.

Стул почему-то перестал качаться. Кто-то положил мне руку на спину. Нет, не погладил, а просто положил. Это мамина рука, я знаю. Мама почему-то молчит – видно, сейчас лучше не говорить. Интересно, роди она тысячу детей, из которых только я и выжил бы, – любила бы она меня тогда сильнее? У них с папой с двух попыток получились мы с Бертиной, и они вряд ли планируют еще 998 детей.

В коридоре появилась какая-то женщина. Она предложила маме отойти в сторону – переговорить с глазу на глаз. Говорили они тихо, до меня долетали только отдельные слова или даже обрывки слов, совершенно бессвязные. Куда хуже, чем вообще ничего не слышать. «Обсудим», «непросто», «постарайтесь», «получится», «знать», «соболезнования». Может, я просто не мог сосредоточиться – время-то было позднее, а я по ночам спать привык. Вообще-то поздно или рано, я не знал, но в конце коридора было окошко, и солнце за ним еще не вставало.

Бертина растянулась на двух стульях. Судя по всему, заснула, однако наверняка тоже не скажешь, потому что обычно спит она беспокойнее. Я бы на ее месте слегка подрыгивал ногами и дышал глубоко-глубоко, чтобы никто не сомневался, что я вижу десятый сон, и не дергал бы меня.

Подойдя, женщина спросила, не уделю ли я ей время. Отказываться было нельзя, но и «да» я не сказал. Лишь молча двинулся следом. Я посмотрел на маму возле стены, однако она отвела взгляд. Лучше бы ей присесть.

В кабинете у женщины висел календарь с разными знаменитыми картинами. Во всяком случае, раз уж они попали в календарь, значит, знаменитые. Впрочем, нарисовать их мог кто угодно, даже я. Женщина предложила мне сесть, и этот стул уже не качался. Сама же она расположилась за столом, на котором возвышалась стопка документов, валялись ручки и стоял монитор, такой здоровенный, что и для игр подойдет.

Женщина слегка наклонилась и спросила, как я себя чувствую. Знаю, ответа она не ждала. К тому же глаза у нее были как буравчики, и меня потянуло выскочить за дверь, хотя понятно – от подобного никто в восторге не будет.

– Мы тебе поможем, – пообещала она и умолкла.

Когда слюны во рту не осталось, глотать приходится воздух. И похоже, от этого воздуха я вот-вот раздуюсь и лопну. Но вот если нечего сказать, выход как раз есть – кивать. Вроде как я слушаю. И не возражаю. Просто говорить не особо расположен.

Кажется, она поняла, что сказать мне нечего, потому что снова заговорила. Но я то и дело терял нить – во мне словно канал переключали. На миг я вспомнил о черепахах. Кстати, зря, надо бы поменьше о них думать. Я ведь за всю жизнь вообще ни одной морской черепахи не видал. А путешествую я редко, так что вряд ли и увижу. В тот единственный раз, когда довелось уехать подальше, увидел я много, даже слишком, но черепах не встречал. Ту поездку тоже надо бы пореже вспоминать.

– Банан хочешь?

Я хоть и не спал, но будто проснулся. О чем она только что спросила?

– Или лучше апельсин? – она полезла в сумку. – А, нет… апельсин я съела. Остался банан.

Она протянула его – слегка побуревший, но не настолько, чтоб нельзя было съесть. Я вечно хожу голодный, однако сейчас покачал головой. Женщина, похоже, слегка расстроилась и уже собиралась банан убрать, но тут я протянул руку. Губы у нее растянулись в едва заметной улыбке – не потому, что ей хотелось быстрей избавиться от банана, просто она решила, будто мы на одной волне.

Банан я взял, но чистить не стал. Он лежал у меня на ладони, похожий на унылый полумесяц. А потом я вдруг вспомнил, как мы с Юакимом, когда были совсем маленькие, играли в войнушку, и бананы у нас были вместо пистолетов. Мы играли до тех пор, пока оружие не превратилось в кашу. Из него полезла мякоть, и мы в ней вымазались. Мы облизали пальцы, взяли груши и, отрывая черешки, принялись кидать друг в дружку, будто гранаты.

– Такого никому не пожелаешь пережить, – проговорила женщина.

А что, неужто есть список того, что пережить непременно требуется? Вот это, мол, пережить надо непременно, а вот это и это нет, ни в коем случае, такого никому не пожелаешь, ни за что на свете. Я-то считал, что жизнь – это всякие события, которые нельзя предсказать. Но, может, я ошибаюсь.

У женщины зазвонил телефон, она извинилась – сказала, что надо ответить. Я разжал руку, банан упал на колени. Тогда я слегка подался вперед. И еще чуть-чуть. Вскоре я почти сполз со стула. Банан свалился на пол. Когда фрукты похожи на орудие убийства – это плохо.