В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

После смерти Василия III в 1533 году власть в стране оказалась в руках не Елены Глинской, регентши при малолетнем сыне Иване, а Михаила Захарьина и еще двух членов Опекунского совета, под надзор которых была поставлена «процедура сношения между думой и вдовствующей великой княгиней». При этом Боярская дума и ее руководители де-факто лишались реальных властных полномочий^{33}. Сложившееся после смерти Василия III положение устраивало только Захарьиных и их соратников Морозовых. Вся остальная политическая элита не желала с ними мириться. Как сообщает летописец: «Того же лета, августа съ службы из Серпухова побежали князь Семенъ Федоровичъ Вельской, да околничей Иванъ Васильевъ сын Лятцкого и съ сыном; а советниковъ ихъ, брата княжь Семенова князя Ивана Федоровича Белского же да князя Ивана Михайловича Воротынского и зъ детми, велелъ поимати князъ велики и мати его великаа княгини и оковавъ за приставы посадити»^{34}.

Смысл событий лета 1534 года, на наш взгляд, состоит в том, что со смертью государя и выходом на политическую авансцену московского боярства, перед теми, кто не оказался в числе узкого круга временщиков, вставал вопрос: кому служить теперь: высокомерным узурпаторам Шуйским, или Захарьиным. Не удивительно, что некоторые из «выезжан» решили вновь поступить на «государеву службу», только на этот раз к польскому королю. Ситуация казалась настолько безысходной, что к «выезжанам» присоединились даже родственники Захарьиных Ляцкие.

После кризиса лета 1534 года Захарьины ушли в тень, где пребывали в течение тринадцати лет. Несмотря на свою сплоченность и влияние, старомосковский клан никогда не старался играть «первым номером». Захарьины — мастера придворной интриги, им противопоказан открытый бой, которого они всячески стараются избежать. Их конек — умение расположить к себе правителя, силой и авторитетом которого будут сильны и Захарьины. Во время малолетства Ивана Грозного они остались не у дел, сознательно уступая инициативу уничтожавшим друг друга временщикам. Но как только ситуация стабилизировалась и Иван Васильевич заявил о себе не как о номинальном, а как о реальном самодержце, Захарьины быстро нашли верный способ подобраться к трону поближе. 3 февраля 1547 года состоялась свадьба молодого царя и Анастасии — дочери покойного Романа Юрьевича Захарьина. Начинается очередное возвышение Захарьиных — Юрьевых. Как отмечает И. И. Смирнов, с лета 1547 года Захарьины — Юрьевы вместе с Морозовыми выступают как наиболее влиятельная и важная группа политиков^{35}.

В начале марта 1553 года Иван серьезно заболел. Положение больного стало критическим, и государю прямо напомнили о необходимости составить духовную грамоту. Царь завещал трон сыну Димитрию, родившемуся во время Казанского похода. Но когда Иван лично сообщил о своей воле придворным и потребовал принести присягу наследнику престола, «бысть мятеж велик и шумъ и речи многия въ въсех боярех». Больному царю пришлось проявить весь свой темперамент и красноречие, чтобы склонить бояр целовать крест Димитрию. Официозный взгляд на события марта 1553 года подробно отражен в «Повести о мятеже», сочиненной самим Иваном Грозным и его помощниками. Вот как там излагается точка зрения мятежников: «А околничей Федор Григорьевич Адашев почал говорити: „Ведает Бог, да ты, — государь: тебе, государю, и сыну твоему царевъчю князю Дмитрею крестъ целуемъ, а Захарьиным намъ, Данилу с братьею, не служивати; сын твой, государь нашъ, ещо в пеленицах, а владети нами Захарьинымъ, Данилу з братьею. А мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многая“»^{36}.

Аргументы Адашева-старшего предельно ясны: он присягает законному наследнику, но, вспоминая недавнюю смуту, выражает резонное беспокойство в связи с предполагаемым регентством. Словам этим следует тем более доверять, что их приводит сам Иван Грозный. Если выступление бояр и можно назвать мятежом, то он был направлен не против самодержавной власти, а против грядущей диктатуры Захарьиных. Тем самым, исходя из намерений укрепить государство и из опыта недавних событий, они старались предупредить новую «великую замятию».

Примечательно, что Грозному нечего возразить по существу на доводы Федора Адашева. В «Повести о мятеже» царь лишь гневно сетует на «жестокость боярскую». Очевидно, Иван, хотя и воспринял замешательство своих советников как личное оскорбление и угрозу, но, с другой стороны, он прекрасно помнил прелести опекунского управления 40-х годов и свою горькую долю униженного наследника престола. В случае смерти Ивана подобная участь могла ожидать и его сына.