В пургу и после

— Для вас сделаем, — отвечала телефонистка. — Заходите в кабину.

* * *

И в ту пятницу поначалу все шло как обычно. Работа, баня, почта, дом, снова почта… Но без пяти десять Куприянов увидел, что фанерная будка уже занята. Какой-то парень в брезентовой штормовке, никого не стесняясь, кричал в трубку:

— Маринка, милая, любимая, черт бы побрал эту связь, не слышу тебя, но ты жди, слышишь, мы завтра опять уходим в тундру, вернемся через месяц, я дам телеграмму, прилечу при первой возможности, ты жди и пиши мне, малыш, не ленись, пожалуйста, потому что люблю я тебя, Маринка, лапочка…

Куприянов подошел к окошку телефонистки:

— Добрый вечер. А когда же будет Москва?

— Вон она, Москва, — телефонистка показала на парня в будке. — Прибежал полчаса назад, всех на ноги поднял, уговорил, дали ему аварийный канал на Москву. По срочному тарифу… Уж так торопился. Только с самолета — и сразу к нам. У них дома телефона нет, спешил застать жену, или кто она там ему, на работе…

Куприянов хмыкнул и отошел от окошка.

По срочному тарифу… Рублей на пятьдесят наболтал…

«При чем тут деньги?» — оборвал сам себя Куприянов, начиная злиться. Он чувствовал, что завидует этому парню, неизвестно откуда свалившемуся на Хатангу, завидует его любви, его способности совершать неразумные поступки.

Когда парень вышел из будки, Куприянов покосился на его обожженное морозом, исполосованное багровыми рубцами лицо и подумал, что кто-то любит его даже такого, неприкрашенного.

Парень сунул в окошко деньги, спросил:

— Тут хватит?

— С вас сорок четыре восемьдесят…

— Купите себе шоколадку, — улыбнувшись до ушей, сказал парень. — Не обижайтесь, я бы сам купил, но — поверьте — времени нет…

И телефонистка, обычно привередливо отсчитывавшая сдачу до копейки, тоже расплылась в улыбке.

Парень махнул рукой, еще раз подмигнул телефонистке и вышел. Куприянов уверенно направился к будке, но телефонистка остановила его:

— Погодите минутку, сейчас передатчик настроят.

— Но ведь на проводе — Москва?

— Москва, да не та. По аварийному каналу тройной тариф.

— Я подожду, — поджимая губы, сказал Куприянов и отошел от телефонной будки.

Москву дали через четверть часа.

— Ирина? Здравствуй, это я, — сказал Куприянов.

— Здравствуй! Тебя еще не съели белые медведи? — привычно пошутила жена. — Как поживаешь?

— Нормально. Что у тебя?

— Все в порядке. В среду каталась на коньках, слегка простыла, но, кажется, уже проходит…

— Иван Михайлович мне ничего не передавал?

— Он сказал, что реферат твой прочитал. В общем, остался доволен. Конечно, сказал, предстоит еще много работать, но года через два можно будет защищаться.

Куприянов поморщился — рано, рано загадывать. Вначале надо кандидатский минимум сдать.

— Еще какие новости?

— Мария Николаевна просила узнать, как у вас там насчет песцов и соболей?

— Ирина, я ведь уже говорил: существует госмонополия, и садиться в тюрьму из-за того, что твоя начальница желает ходить в соболях, мне не хочется…

— Ну, не злись, Куприянов, я же просто спросила… Еще несколько вопросов и ответов, потом Ирина послала через шесть тысяч километров пламенный воздушный поцелуй и положила трубку. Куприянов некоторое время продолжал слушать короткие гудки, затем сделал на лице сосредоточенное выражение и пошел расплачиваться. Телефонистка, по долгу службы вынужденная слушать его разговор с женой, умильно глядела на Куприянова — боже, какой примерный супруг! — и протягивала загодя выписанную квитанцию, как всегда, ровно три минуты.

Выйдя на улицу, Куприянов закурил и, пряча нос в поднятый воротник полушубка, неторопливо побрел домой.

Он шел и ругал себя за то, что опять забыл попросить Ирину, чтобы она написала ему письмо. Куприянов не хотел признаваться даже самому себе в том, что уж в который раз он струсил, ведь не забыл он ничего, все время только об одном этом и думал, но побоялся еще раз услышать недоумевающее: «Зачем?! Ведь мы каждую пятницу говорим с тобой по телефону… Это даже лучше, услышать голос живого человека, зачем же еще и письмо?..»

Он остановился под фонарем, швырнул сигарету в сугроб, тут же прикурил следующую.

Ему вдруг очень захотелось вернуться, заказать еще один разговор, да, очень срочный, да, очень важный, вне всякой очереди, за любые деньги! И закричать на весь эфир, так, чтобы в передатчиках затряслись все стрелки на приборах: «Я люблю тебя, Ирка!.. Люблю!.. И я уже так больше не могу! Бросай все к чертовой матери и прилетай сюда, ко мне, хоть на день, хоть на час!..»

Хлопьями мягко валил крупный снег из невидимой в черном небе тучи…

А в Москве сейчас, наверное, еще светло…

Он вернулся.

— Ирина, это опять я!.. — шалея от непонятного волнения, прокричал Куприянов в трубку и услышал в ответ сонный, как обычно, голос тещи, Татьяны Андреевны.

— Ирочку? Сейчас позову.

С Татьяной Андреевной Куприянов находился в хороших отношениях, но сейчас от ее голоса и вообще оттого, что к телефону подошла не Ирина, ему стало не по себе.

Пока теща ходила в другую комнату, вся решительность Куприянова исчезла, и он со страхом ждал ответа жены.

— Миша?! Что случилось? Ты что-нибудь забыл?