В пургу и после

После того собрания Жуковский замкнулся в себе, иногда даже к общему ужину не выходил, предпочитая съедать свою порцию позже всех, в одиночестве. Остальные зимовщики делали вид, будто ничего не произошло, но первыми к примирению не стремились.

И теперь вот все радуются приходу ледокола, а за Жуковским никто не пришел, никто не позвал его на берег…

Обиженно бурча, он включил прожектор и начал устанавливать его строго перпендикулярно к поверхности. В это время на берегу снова закричали, зашумели.

Жуковский выключил прожектор. Крики смолкли.

— Эх вы, грамотеи! — сказал Жуковский, в сердцах пнул ногой прожектор и пошел в жилдом.

Через полчаса все успокоились. Радист после долгих безуспешных попыток все же связался с ледоколом и узнал, что «Киев» стоит у края поля мощного пакового льда, в двухстах километрах от острова, тычется носом в старую крепкую льдину, как слепой кутенок, но поле не поддается и, по всей видимости, придется обходить его с запада, а пока что капитан ждет результатов самолетной ледовой разведки.

За ужином в кают-компании метеорологи долго спорили, пытались объяснить появление света рефракцией в облаках, отражением от льда и чуть ли не космическими силами, искривившими луч…

Ледокол пришел через неделю. Во время авральной разгрузки Жуковский сломал руку, и его отправили на материк.

Я встречал его в Москве. Он работает техником-синоптиком в аэропорту. Свою неудачную зимовку вспоминает со смехом и очень любит рассказывать, как ему удалось разыграть всю станцию при помощи прожектора для определения высоты облачности.

ВИЗИТ ДАМЫ

Вторник зимовщики называли разгрузочным днем — на камбузе дежурил Панкратьев. То, что он умудрялся приготовить из обычных концентратов, трудно было назвать едой. Механик Самойленко называл это варево «концентрированной отравой». К счастью для остальных полярников, Панкратьев работал по увеличенной программе и дежурил на камбузе всего раз в неделю, в то время как остальным выпадало по два дня. Панкратьев готовился к антарктической экспедиции, и с разрешения радиометеоцентра он вдобавок к метеонаблюдениям вел программы гляциологическую, магнитологическую, а также сокращенный цикл наблюдений за солнечной активностью. Сокращенный — потому что солнце и летом крайне редко показывалось из-за сплошной облачности, а с осени до весны оно лишь предполагалось где-то за горизонтом.

В тот вторник Панкратьев приготовил «особо питательную овсяную кашу». Когда он поставил котел на стол в кают-компании, Самойленко потребовал, чтобы Панкратьев ел первым, а остальные полярники — минут через сорок, когда должно было выясниться окончательно, съедобно ли это блюдо вообще.

Панкратьев покорно зачерпнул ложкой тянущуюся, будто резина, кашу, принюхался, облизнулся и проглотил продукт. Затем он задумался на минуту и снова полез ложкой в котел.

— Была не была! — отчаянно воскликнул самый опытный из зимовщиков, начальник полярной станции Александров, и тоже потянулся к котлу.

Благодарно глянув на начальника, Панкратьев засуетился, уступая ему место, и — раздался негромкий звон. Панкратьев уронил ложку.

— Верная примета — скоро женщина придет, — меланхолично заметил метеоролог Зайцев и зачерпнул кашу своей деревянной ложкой.

Суеверие Зайцева давно уже никого не удивляло, а скорее служило поводом для шуток и розыгрышей, без которых невозможно было бы два года зимовать на «карандашной точке в океане».

Но вот что странно — приметы Зайцева, как правило, сбывались. Встал он однажды утром с левой ноги, а вечером пришла радиограмма: жена дочку родила. В другой раз увидел паука на стене и сказал, что эта примета — к письму. И ведь точно, в тот же день прилетел самолет, сбросил мешок с почтой. А когда Зайцев прошел под лестницей и вспомнил, что у американцев это считается дурной приметой, до тех пор не успокоился, пока не пересолил жаркое, дежуря на камбузе.

— Но уж теперь-то ты наверняка ошибся, — сказал ему Самойленко. — Нас на острове, как ни крути, всего четверо. И все, если приглядеться, мужчины. До ближайшей женщины восемьсот километров… Может, запоздала твоя примета? Может, ты имел в виду бухгалтера Храмцову, которая прилетала с инспекцией, — с этим я не спорю. Но инспекция улетела три дня назад, а такого случая, чтобы в один месяц на острове садились два самолета, кажется, еще не бывало. Как, Петрович?

— Не бывало, — подтвердил начальник полярной станции.

В ответ на это Зайцев только хмыкнул и пожал плечами — дескать, я тут ни при чем, все приметы…

«Особо питательную овсяную кашу» тут же дружно постановили выкинуть на помойку, попили чаю с бутербродами и прикончили килограммовую банку тушенки из НЗ, благо строгая инспекция еще не скоро прилетит на остров…

После завтрака Панкратьев сменил на вахте Зайцева, расписался в журнале «сдал — принял» и пошел на метеоплощадку, путаясь в длинных тяжелых полах тулупа, надетого поверх полушубка.