В путь за косым дождём

Ну да, — думал он, — они тоже по-своему правы. Если ничего не найдено, приходится думать об ошибке летчика. Они не могут взять на себя задержку в серийном производстве машин. Чтобы улучшить конструкцию, надо знать, в чем дело, а мы еще не знаем. Разница в том, что я понимаю пилота, а они нет. Парень мог погибнуть при такой неожиданности, а он больше всего переживает, что сейчас ему не дают летать. Я не верю во всякие такие громкие слова, но верю в дело, которому служишь. И в тех, кто служит с любовью к делу. Парень не врет. Надо искать...

И снова они принялись за осколки — четверо одержимых, которым во что бы то ни стало надо восстановить и понять то, что сгорело в мгновенном и грозном взрыве, оставив от машины брызги металла и трагическую тропу в лесу — она вела прямо с неба через верхушки порубленных деревьев наискось к молчаливой и развороченной яме.

Солдат пришел уже к вечеру. Он явился с повинной, смущенный и неловкий. Его послали по делу, а вместо этого он свернул в лес и стал искать грибы — просто так... И вот что нашел. Он положил на стол перед ними то, что когда-то было деталью. Может быть, это важно.

Они склонились над темным осколком, как склоняются над источником, и вот для них, посвященных в тайны конструкции, осколок заговорил. Им сразу многое стало ясно из того, что случилось и что придется делать теперь. И будет снова большая работа и дополнительные полеты на заводе, где испытателю придется намеренно вызывать на себя опасность. Ну что ж, он к этому привык. Главное, что они постигли тайну.

И снова испытатель вспомнил о молодом пилоте — он сам не любил красивых сравнений, но этот парень показался ему большой измученной птицей с поврежденным крылом — то же недоумение и тот же тоскливый взгляд за горизонт, который еще вчера был привычно доступным... Сравнение рождалось сходством привычек, незабываемых для тех, кто хоть раз взлетал самостоятельно.

Уже поздно вечером молодой пилот вышел из дома и долго смотрел на темный лес, над которым снова взлетит он завтра. Вечерняя звезда над дальним строем деревьев показалась ему знакомой и близкой... Ему опять доверили машину, на которой он так внезапно попал в аварию. Завтра он снова пойдет в полет, потому что испытатель ему поверил.

Человек начал летать из-за непреодолимой зависти к птицам. Когда-то, поднявшись на вершины гор, он ощутил опьянение свободой, которая открывается с большой высоты. Когда ты видишь, как большой, темного пера орел бросает вниз с горного склона свое сильное и точное тело и медленно плывет над широкой равниной, свободный, и недоступный, и легкий, как ясный горный воздух под его тугими крыльями, ты вспоминаешь с невольным уважением, что орел даже самолету не уступает дороги; натуралисты пишут о надменном вызове, который таится в его пристальном и остром, немигающем взгляде. Полет дает ему четкое ощущение независимости. Когда беркут в степях воспитывает своих птенцов, он поднимает их на крыло, все выше и выше, зная, что только так они научатся летать. И мощное, безжалостное и твердое крыло его — доверие к их будущему. Ему не нужны птенцы, которые по слабости могут разбиться.

ТАМ, ГДЕ Я НЕ БЫЛ

Не облатками желтыми путь наш усеян, а облаками.

Не больничным уйдем коридором, а Млечным Путем.

Ярослав Смеляков

Как часто я смотрел на небо с тайной завистью! В ясный день, когда нет ни ветра, ни принесенных им облаков, оно кажется таким бездонным; вдруг тонкая белая полоса разрежет высь, как твердым росчерком, проведенным по линейке. Я вижу опять: сверкающий под солнцем след протянется за быстро передвигающейся почти невидимой точкой... Он снова там — и это не дает мне покоя.

Быть может, мне легче было бы думать, как думали еще в прошлом веке, что высота недоступна и кто мечтает о ней — извечный безумец, стремящийся прочь от твердой земли, к такой же зыбкой и смутной, как облака, фантазии? Но каждый вечер, когда я работаю в тишине, ровный гул, нарастая, опять уверенно проносится в темноте, тень крыльев скользит по звездам, и, глядя на этот маленький мир полусонных пассажиров, украшенный трехцветными бортовыми огнями или искристой рубиновой вспышкой опознавательного проблеска, внизу говорят: «Пролетел самолет» — и смотрят равнодушней и безразличней, чем если бы проехала в запряжке лошадь. Как раз над нами проходит трасса. Путь к причалу, который по земле еще далек, а для него — уже заход на посадку. И небо над нами так велико и просторно, что каждый день поднявшийся где-то маленький, свирепый в своем стремлении вверх истребитель виден нам так же, как и сотне окрестных сел, — пока не исчезнет в крутом наборе высоты...