В пылающем небе

21 июня я приехал в Харьков. От жары город опустел, казалось, я попал в какое-то провинциальное местечко. Но с наступлением вечера и прохлады улицы сразу ожили: люди спешили в театры, на эстрадные и танцевальные площадки – туда, где после трудового дня можно отдохнуть, повеселиться. В этом людском потоке то и дело мелькали темно-синие пилотки. Летчики громко о чем-то разговаривали, задорно смеялись, внешне были безразличны и независимы, хотя каждый с затаенной гордостью чувствовал на себе взгляды разнаряженных девушек.

По залитой светом центральной аллее парка имени Горького я спешил на эстрадное представление и чуть не опоздал. Весь концерт прошел под взрывы смеха и гром аплодисментов, а когда конферансье пожелал всем спокойной ночи, зрители еще долго стоя аплодировали артистам.

На землю опустилась ночь. Все умолкло. В безоблачном небе, казалось, и звезды замерли, словно и они боялись нарушить тишину. После трудового дня огромный город, легко вздохнув от изнуряющей жары, погрузился в спокойный сон.

Линия боевого соприкосновения

Когда я проснулся, то не сразу понял, ночь это или уже наступил день: было темно и только сквозь узкую щель в закрытых ставнях пробивались полоски света. Мне стало не по себе в этой маленькой душной комнатушке. «То ли дело на аэродроме!» – позавидовал я товарищам: раздольное поле, покрытое цветущим клевером, степной воздух, строгие ряды палаток, «грибки» дневальных, выстроившиеся новенькие самолеты, синь неба…

Свой выходной я наметил провести за городом, в лесопарке. Завтра рассчитывал решить все порученные дела, во вторник навестить родителей – и снова в лагерь.

Быстро оделся и на остановку. В трамвае душно, людей столько, что руки держу по швам. На одной из остановок на переднюю площадку втиснулся мужчина средних лет и, не переводя дыхания, скорее выдохнул, чем сказал:

– Слыхали? Война! – потом тревожно обвел нас взглядом и снова повторил: – Война!..

Война?!

На первой же остановке трамвай опустел.

Война… Командировка сразу потеряла свое значение. Все мысли были об одном – о нападении фашистской Германии. В ушах все время слышался голос диктора: «Гитлеровские войска вторглись в пределы нашей Родины…» Немцы бомбили Киев, Минск, Севастополь – перечислял я мысленно названные города.

Скорее бы добраться до своей части!

На вокзале неразбериха. Люди метались от вагона к вагону, никто толком не знал, куда и когда будут отправляться поезда. С большим трудом пришлось добираться до Киева. Наш поезд то бесконечно долго стоял на каком-нибудь полустанке, то снова медленно двигался вперед. И только перед рассветом 25 июня он, наконец, прибыл в Киев.

Возле штаба авиадивизии стояла полуторка, на которой обычно возили продукты со склада в лагерь. Из кабины выглядывал знакомый шофер. Его трудно было узнать: грязное, заросшее щетиной лицо, воспаленные глаза.

– Что с тобой? – спрашиваю, показывая на небритое лицо.

– Три ночи не спал, – и махнул рукой. – Да это не беда. Вот, говорят, что мы немца впустили по всей границе – это уже беда! Неужели правда? Ох, не верю я этому!

– Я тоже слышал. Предатели всякие панические слухи распускают!

– Как полагаешь, долго война будет?

– Думаю, что долго ей не быть. Выгоним гадов, да так выгоним, чтобы и внукам своим заказали лезть на чужие земли! Ты не в лагерь? – с надеждой спросил я шофера.

– Туда. Садись, вместе поедем. Будешь под ребра толкать, чтоб не уснул.

В полдень мы были в лагере.

Там, где еще недавно стояли четкие ряды новеньких палаток, сейчас чернели земляные четырехугольники. Часть самолетов была расположена на границе аэродрома, остальные стояли замаскированные в высокой ржи.

Я направился к самолетам и дорогой машинально сорвал тяжелый колос, растер его на руке: крупные налитые зерна перекатывались на ладони. Почему-то припомнилось, как прошлым летом помогали убирать хлеб колхозу. А теперь во ржи стояли самолеты, зрелые колосья клонились к земле.

Возле стоянки самолетов второй эскадрильи я увидел Громова. Высокий, стройный, подтянутый, Федор стремительно бросился мне навстречу.

– Здорово, браток! Добрался! – тряс он меня за плечи. – Я думал, что уж и не увидимся больше.

– Я-то добрался, а у вас как дела, потери есть?

– Пока нет. Немцы не бомбили наш аэродром, ну, а теперь сам видишь, как разрулили машины.

Все самолеты полка, замаскированные рожью, стояли рассредоточенные в шахматном порядке. От окраины аэродрома до каждого из них рожь была повалена неширокой полосой.

– Вылетаем сегодня на аэродром Баскаки. Кажется, начнем воевать и мы, – заключил Громов.

Я пожал ему руку и пошел к своему самолету.

Точно в назначенное время взлетела первая эскадрилья и на высоте двухсот метров взяла курс на запад. За первой – вторая, третья, четвертая, пятая.

Двадцать шестого июня в предрассветной тишине аэродром вдруг зарокотал, загудел различными голосами, то здесь, то там раздавались короткие пулеметные очереди, огненные пунктиры от самолетов уходили высоко в небо и постепенно затухали – технический состав готовил машины к первому боевому вылету.