В рай и обратно

Разгрузка кончилась, и мы готовились к отплытию. Акаба сверкала в темноте разноцветными огоньками, словно это был настоящий город. Свободные от вахты матросы удили рыбу на корме. По пароходу сновали таможенники и полицейские, норовя под предлогом исполнения служебных обязанностей пропустить стаканчик запрещенного Кораном пива. Мы отмечали в каюте первого электрика чьи-то именины или день рождения (трудно представить, сколько именин, дней рождения, различных годовщин празднуется во время рейса!), когда в промежутке между двумя стаканами виски стюард вызвал меня в коридор.

— Какой-то «Махмуд» хочет с вами поговорить. Он ждет в кают-компании.

— Со мной?

— Говорит, с пассажиром.

Заинтригованный, я направился в кают-компанию. «Махмуд» оказался мужчиной лет тридцати, одетым по-европейски. Он сидел за столом, листая один из последних номеров «Панорамы севера»[25]. Длинноносый, с низким лбом и беспокойным взглядом фанатика, он встретил меня улыбкой.

— У вас в стране много таких? — спросил он на ломаном английском языке. Его смуглый палец остановился на снимке длинноногой феи в пляжном костюме, победно демонстрирующей на парапете набережной в Сопоте[26] свои безукоризненные формы. — Таких short-time girls[27], — пояснил он, чтобы у меня не оставалось сомнений.

Я встал на защиту незнакомой красотки.

— Никакая это не short-time girl. Она купается. У нас женщины так одеваются на пляже.

Не думаю, что мне удалось его убедить. Склонившись над снимком, он со злорадной и сладострастной улыбкой водил копчиком пальца по стройным ногам девушки.

Но вдруг он поднял голову и взглянул на меня с выражением строгой сосредоточенности.

— Я хочу сказать. Жизнь в Иордании плохая. Очень, очень грустная.

— Почему? — спросил я, пораженный этой внезапной сменой настроения.

— King Хуссейн, наш король, очень плохой. No good. Не not love country. Не love jewish and imperialism[28].

Это заявление не произвело на меня должного впечатления. Я даже подумал, что если король Хуссейн питает симпатию к евреям, то он правитель, не лишенный здравого смысла. К сожалению, этому трудно поверить. Иордания отгорожена от Израиля такой же китайской стеной, как и другие арабские страны. Возможно, причиной возмущения моего собеседника были взаимоотношения, установившиеся в Иерусалиме, где необходимый минимум рассудка диктует определенные формы еврейско-арабского сотрудничества в области охраны святых мест — христианских, еврейских и мусульманских, разбросанных по обе стороны проходящей по городу границы.

Мрачный, угрюмый взгляд человека за столом достаточно красноречиво говорил, что всякие возражения бесполезны. Но я видел, что он на что-то надеется, с напряжением ждет ответа на свои сенсационные сообщения. Моя вежливая, смущенная улыбка явно не удовлетворяла его.

— Как вы думаете? — спросил он наконец. — Что делать?

Я совершенно не чувствовал себя вправе вмешиваться во взаимоотношения между королем Хуссейном и его подданными и беспомощно развел руками.

— Ну, что бы вы сделали? — настаивал мой гость.

— Есть разные способы сопротивления властям, — ответил я уклончиво. — Оппозиция в парламенте…

Он вскочил.

— No parliament in Jordan![29]

— Sorry[30]. Парламент — вещь хорошая.

Я сразу же понял, что совершил ошибку. Огонь, горевший в его глубоко посаженных глазах, не свидетельствовал о восхищении либеральной демократией. Да, парламент — хорошая вещь, но только как оружие свержения Хуссейна. Ведь в этом районе слово «республика» является, как правило, чуть ли не синонимом военной диктатуры.

Я встал; нелепость положения забавляла меня, но вызывала чувство неловкости. Иорданец, однако, не дал мне уйти.

— Это очень просто, — сказал он. — Достаточно пяти тысяч человек — и king Хуссейн… — он выразительно провел рукой по горлу.

Мне оставалось только развести руками, по он загорался все больше.

— Пять тысяч человек я бы нашел, но их надо вооружить. Нужны деньги. Lot of money[31].

Говоря это, он с надеждой смотрел на меня.