В рай и обратно

— Мозоля, — сказал он. — Мозоля.

Я не понял. Старик осклабился в заискивающей улыбке, показывая красные от бетеля зубы:

— Show me your feet, sir[39].

Никогда мне не освоиться с этим Востоком. Вот и на этот раз я поверил было, что услышу какое-нибудь важное сообщение или сумею решить сложную проблему, над которой тщетно бился до моего приезда этот почтенный старец.

Я отрицательно покачал головой и вошел в каюту, но дверь закрыть мне не удалось, так как старик придержал ее рукой.

— Shorn me your feet, — повторил он уже без «сэра» и с нетерпеливыми нотками в голосе.

Я начал объяснять, что у меня нет мозолей и я не нуждаюсь в его услугах. Тогда случилось нечто совершенно непредвиденное. Старик стал на колени, и, прежде чем я успел смутиться, испугаться, расчувствоваться и мало ли что еще — кто его знает, что испытываешь в подобных случаях? — меня охватила обыкновенная злость. Старик бесцеремонно дергал шнурок моего левого полуботинка, пытаясь просто-напросто стащить его с ноги. Это сразу положило конец всем психологическим переживаниям. Несколько энергичных движений — и дверь за каракулевой шапкой захлопнулась.

Старик, впрочем, не обиделся. Во время стоянки в Карачи я еще не раз встречал его на «Ойцове». Он неизменно приветствовал меня все той же многообещающей улыбкой, низким, но не лишенным достоинства поклоном и соблазнительным заклинанием: «Мозоля, мозоля?». Он не терял надежды. Я видел его и за работой — иногда пациенты все же попадались. «Оперировал» он где придется — в кают-компании, в кубрике, в крытом брезентом трюме. Из кармана длинного халата он доставал пузырек с какой-то жидкостью, лезвие и стеклянную трубочку. Основным инструментом была трубочка. После предварительной обработки мозоли он прикладывал к ней трубочку, второй ее конец брал в рот и сосал, сосал так, что глаза у него мутнели, а кончик орлиного носа белел и дрожал.

У нас приходится за любой услугой выстаивать длинную очередь, а когда вы наконец дождетесь, вас обслуживают нехотя, словно делая одолжение. Здесь наоборот — продавцы услуг вас преследуют, травят. Иной раз приходится отбиваться от них силой.

Устранитель мозолей накинулся на нас первым. Вслед за ним на борт вторглись другие. Среди них были сапожники, продавцы сувениров, валютчики. Был и портной — жирный, опрятно одетый, с лоснящимися от масла иссиня-черными волосами, вьющимися над смуглым лбом. На него тоже не действовали никакие отказы. С сантиметром, перекинутым через плечо, он выжидал у дверей кают, заранее улыбаясь, кланяясь, готовый немедленно взяться за работу. Все делалось в присутствии заказчика: брюки, сорочка, пиджак. А может быть, надо что-нибудь починить? Отутюжить? Опытные моряки учили меня проходить сквозь эти улыбки и поклоны, как сквозь воздух. Однако овладеть правилами этой игры без привычки было не так легко.

Если б нас интересовали только бытовые услуги, нам незачем было бы сходить на берег. Кто только не приходил к нам на «Ойцов»! Там появился даже угрюмый черный импресарио драматического единоборства мангусты с коброй. Бедная мангуста не обнаруживала никакого желания драться. Ее жалобный визг, когда змея медленно ломала ей ребра и шею, вызывал у зрителей острую жалость. Но, конечно же, мангуста не могла проиграть. Человеческая рука в критический момент выхватывала ее из смертельных объятий. Наконец ей удалось схватить зубами голову змеи.

* * *

Карачи. Огромный город со всеми приметами маленького городка. Все здесь кажется чересчур крупным, чересчур разросшимся. Десять лет назад — двести тысяч жителей, сегодня почти два миллиона.

Карачи страдает от избытка населения. Построенный на засыпанном болоте и на бесплодных летучих песках, город, казалось, охвачен каким-то недугом. Люди спят на улицах, попрошайничают.

Первое, что бросается в глаза на улицах города, — дешевая, ярмарочная пестрота. У здешних, весьма своеобразных такси — мотороллеров с пристроенной сзади кабиной — крыши обрамлены вышитыми воланами, украшенными полумесяцами из разноцветных стеклышек. У нас бы это назвали мещанством. Я не знаю, откуда происходят подобного рода украшения. Неужели это ламбрекен «конца века», перенесенный в Азию? Но европейское искусство «конца века» увлекалось также и «восточными мотивами», и теперь трудно установить происхождение украшательского стиля, согласно которому экипажи, вывески магазинов и продающиеся в них изделия отделаны альковной бахромой и разными выкрутасами.