В рассветный час

Но всего лучше читает Вася роль Фердинанда!

— «О Фердинанд! — молит его Луиза. — Меч навис над твоей и над моей головой: нас разлучат!»

— «Не говори мне ничего о боязни, любимая моя! — успокаивает ее Фердинанд, и голос Васи поет, как виолончель. — Доверься мне! Я встану между тобой и горем, я приму за тебя каждою рану, я сберегу для тебя каждую каплю из кубка радости, — я принесу их тебе в кубке любви!»

Я смотрю и слушаю не дыша. Сердце мое просто разрывается от сочувствия к несчастной Луизе, — ведь она сейчас умрет, отравленная своим Фердинандом! Его я, конечно, жалею гораздо меньше: зачем он поверил клевете Вурма и сам, своими руками, разбил их счастье?

Нужно ли добавлять, что вечером, когда никого нет дома, — по вечерам все собираются у Свиридовых, и мама там, и папа, если он свободен, а меня, конечно, в 9 часов гонят домой спать, — я тихонько прокрадываюсь в папин кабинет, где днем репетировали Леля и Вася Шверубович. Я становлюсь на колени перед пузатой печкой.

— О Фердинанд! — молю я. — Меч навис над твоей и над моей головой: нас разлучат!

— Ну, чего там еще «фирнан, фирнан»! — бубнит Юзефа. — Ложись у постелю! Большая дивчина, а болбочет, сама не знает что!

Очень интересно бывает также в комнате брата Валентины, Володи Свиридова. Там всегда много веселого молодого народа. Володя очень музыкален — он и на гитаре играет, и поет приятным баритоном. Тут почти всегда присутствует и Леля Мухина. Когда она не Луиза Миллер, Леля очень веселая, живая: она и петь, и плясать — все, что угодно!

Глядя прямо в глаза Лели Мухиной, Володя поет под гитару собственный вариант старинного романса «Очи черные»:

Очи синие,
Очи ясные!
Очи милые
И прекрасные!

В песню вступает Леля, и оба голоса, Лели и Володи, поют вместе, словно идут рука об руку по тропинке в поле:

Как, люблю я вас,
Как боюсь я вас,
Этих милых глаз,
Этих ясных глаз!

Все знают (и даже я знаю!), что у Лели и Володи — «роман». Они любят друг друга, они поженятся, когда кончат курс. Вероятно, от этого в их пении звенит такая чистая радость, что все слушают, задумчивые, растроганные, словно издали следят глазами, как Леля и Володя медленно идут по весенней тропинке среди полей.

Но ненадолго стихает молодежь. Вот уже снова все голоса сливаются в не очень стройный хор и поют по-латыни песню студентов всего мира:

…Гаудеамус игитур,
Ювенес дум сумус!
По-русски эта песня звучала бы примерно так:
Веселитесь, юноши,
Пока есть в вас сила!
После юности веселой,
После старости тяжелой
Примет нас могила…

А иногда, притворив плотнее дверь и сев в тесный кружок, молодежь поет приглушенными голосами те песни, которые я люблю больше всех:

Много песен слыхал я в родной стороне,
В них про радость, про горе мне пели,
Но из песен одна в память врезалась мне, —
Это песня рабочей артели.
Э-эй, дубинушка-а-а, — ухнем!
Э-эх, зеленая, сама пойдет!
Подернем! Подернем!
Да ухнем!

Я знаю, что этого петь нельзя, это запрещенная революционная песня. За одну «Дубинушку» полиция может, нагрянув, арестовать всех этих замечательных юношей и девушек… Мне рассказывали Павел Григорьевич и Анна Борисовна: с такими песнями революционеры выходят на демонстрации против правительства, шагают от этапа к этапу в далекие, глухие места ссылки.

Смело, друзья, не теряйте
Бодрость в неравном бою!
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас по тюрьмам сажают!
Пусть нас пытают огнем!
Пусть в рудники посылают!
Пусть мы все казни пройдем…

Дверь открывается — на пороге стоит отец Свиридовых, Сергей Иванович.

— Владимир! — говорит он с упреком. — Я ведь просил тебя…

Леля бросается к нему:

— Больше не будем! Сергей Иванович, не сердитесь… Мы немножко попели, — уж очень душа горит… А больше не будем, золотой, не будем!

Разве можно сердиться, глядя в Лелины «очи синие»? Легкая, чуть заметная улыбка пробегает по губам Сергея Ивановича. Обычно губы эти крепко сжаты и лицо сурово, почти угрюмо. Сергей Иванович смотрит на Лелю и смягчается:

— Я только напоминаю: осторожность! Зачем зря рисковать? Пойте тише, под сурдинку…

В тот же вечер я случайно слышу в кабинете Сергея Ивановича обрывок его разговора с папой. Я не подслушиваю, нет! — меня прислали звать Сергея Ивановича и папу чай пить. Но они так поглощены разговором, что не заметили моего прихода. Ну, а я, конечно, так заинтересовалась их разговором, что застыла на месте как вкопанная.