В регистратуре

Ко времени выхода романа А. Ковачича «В регистратуре» после весьма оживленных дискуссий в хорватской критике: пойдет ли отечественная проза по пути французского натурализма, то есть за Золя, или последует за русским реализмом, главенствующее место в литературе занял роман тургеневского типа, в котором хорватские критики и писатели видели прежде всего «благородный, поэтический» реализм. Произведения Тургенева начали интенсивно переводить в Хорватии в шестидесятые годы, десятилетием позже о значении Тургенева в русской и мировой литературе пишет самый влиятельный хорватский писатель того времени Август Шеноа (1838—1881), а в восьмидесятые годы «благородный» русский реалист переведен почти полностью. Тогда же у Тургенева появляется и множество последователей. Ксавер Шандор Джальский (1854—1935) изображает в своих произведениях крестьян и мелкопоместных дворян в поэтической манере «Записок охотника», создает образы «лишних людей» из среды хорватской интеллигенции. По этому же пути пошел другой крупный хорватский прозаик Йосип Козарац (1858—1906). Обращаясь к жизни своей страны, хорватские писатели, в силу специфических национальных условий, избегали резко критического изображения ее теневых сторон. Анте Ковачич выбрал другой путь. После романа «Адвокат» (1882), несомненно еще обнаруживающего свое родство с произведениями Тургенева, хотя и в нем уже начинает звучать пародия на увлечение поэтизацией действительности, выходит роман «В регистратуре», где предметом реалистического изображения становятся не метания хорватской интеллигенции, а мучительный и чреватый трагедиями социальный процесс превращения крестьянина в интеллигента. Таким образом с протагонистом романа Иваном Кичмановичем Ковачич вводит в хорватскую литературу типический характер. Читатель видел в нем так называемого «сюртучника», то есть человека, сменившего деревенскую посконную рубаху на господский сюртук: ведь он приезжает в город, чтобы получить образование и стать «господином». Перипетии биографии Кичмановича отчасти напоминают трагический путь самого писателя, окончившего свою жизнь в больнице для душевнобольных.

Позиция Ковачича в этом романе совершенно иная, чем у хорватских приверженцев Тургенева. Известно, что Тургенев в «Записках охотника» смотрел на крестьян глазами образованного, гуманно настроенного помещика, подчеркивал в них высокие духовные и нравственные качества. Таким же образом рисовал крестьян К. Ш. Джальский («Под старыми кровлями» 1886). О влиянии Тургенева говорит вся стилистика его прозы, поэтичность, гладкость языка, русизмы, использование народной речи лишь в диалогах. Внимание же А. Ковачича сосредоточено на изображении деревенских и городских низов. И если у Тургенева и Джальского деревенский мир подается с точки зрения помещика и интеллигента, то в романе Ковачича очевиден взгляд «снизу» — город воспринимается выходцем из деревни. Правда, писатель не воспроизводит характерного для северо-западной Хорватии и окраин Загреба кайкавского диалекта, но зато очень широко пользуется разговорной идиоматикой, опирающейся на народное словотворчество. Этим Ковачич ближе Лескову, чем Тургеневу. Хорватскому прозаику ближе стилизация народной речи — сказ, чем поэтизация литературного языка. Уже здесь Ковачич проявляет себя зрелым реалистом, лишь отдельные сюжетообразующие элементы, фантастика, необычная композиция нарушают каноны классического реализма XIX века. Но, может быть, как раз это обстоятельство делает его близким нашему современнику. Композиционная и стилистическая двойственность романа нисколько не удивит сегодняшнего читателя, знакомого, к примеру, с «Мастером и Маргаритой» Булгакова. Впрочем, в то время фантастика вновь проникает в реалистическую литературу: последние повести Тургенева построены на фантастических, спиритических мотивах, Гаршин вводит в русскую прозу галлюцинации.

Новаторство Ковачича обнаруживается с особой очевидностью, когда речь заходит об истории собственно хорватской литературы. В XVI и XVII веках центр ее находился преимущественно в городах Адриатического побережья — Дубровнике, Сплите, Задаре, и развивалась она в общем русле европейского ренессанса и барокко. В XVIII веке она переживает спад и перемещается в район между Савой и Дравой, культивируя в качестве литературного языка кайкавский диалект. Так называемая кайкавская литература, функционировавшая в отрыве от богатой средиземноморской традиции, создает произведения поучительного и развлекательного характера, предназначенные для народа. Неслучайно герой фламандского фольклора и немецких «народных книг» Тиль Уленшпигель, так высоко ценимый молодым Энгельсом, был воспринят этой литературой как народный персонаж — Петрушка Керемпух. На этом диалекте рождается и просветительская, подчеркнуто карнавальная комедия Тито Брезовачкого «Матиаш, ученик-чародей» (1804), игравшаяся во время масленицы. Карнавальность заметна и в романе Ковачича.