В ритме свинга

Даже дед заметил то, как Владлена всё больше замыкалась в себе. На факультете о ней говорили, уже не скрываясь и не понижая голос до шёпота, волновало её это донельзя мало. Она никак не могла побороть в себе то засевшее где-то в груди отвратительное разжигающее чувство, словно твердившее «вот оно счастье, было совсем рядом». Потерявши плачем — верно в народе говорят.

На майские праздники Людмила решила организовать ещё одну кампанию «Давайте поможем Лёлику и Владе воссоединиться» и, прозревая намерения подруги, Владлена решила заранее подготовить себе пути к отступлению: поговорила с дедом, попросила, чтобы дал водителя отвезти её на старую дедовскую дачу.

Странное чувство одиночества в глуши. Казалось бы, ещё больше тоска должна изъедать, но покой приносит. И воздух чище. И леса сосновые.

Под вечер второго мая, когда Влада возилась с розами в саду, она услышала шорох колёс на подъездной дороге. Улыбнувшись, побежала к калитке: думала, дед приехал. Только увидев Алексея, который зашёл во двор, Влада так резко замерла, что оступилась.

— Твой дед сказал, бумаги здесь забыл какие-то, — глядя под ноги.

— Какие он здесь бумаги мог забыть? Мы здесь всю зиму не были, — она ничего не понимала.

— Вру, — резко, посмотрев глаза.

Алексей смотрел на неё: в растянутом старом свитере в полоску, в замызганных брюках, на одной руке перчатка, запачканная землёй; другой пыталась пригладить золотые пряди, выбившиеся из собранных волос. Весеннее закатное солнце играло бликами на волосах, на коже её. Сделать бы то, что хотелось, — подойти и сгрести в охапку. Обнимать. Ведь сумасбродная женщина. Совершенно. А нужна она только. И вроде бы время лечит. Ан нет. Стоит только увидеть, и словно вовсе не было его — времени.

Он указал ей рукой, она послушно села на ступеньки крыльца. Сел на корточки подле неё:

— Я говорить не умею… — на неё не глядя: Всё думал, забуду. Думал, вообще тебя видеть не захочу. Не выходит, — с досадой в голосе. Смотрел на неё, улыбался грустно, словно на себя сердился.

Владлене же почему-то так расплакаться захотелось: песчинка, наверное.

— Лёш, — впервые называя так: Я… — да как же слова найти: «глупостей много наделала. И не заслуживаю, наверно. Понимаешь?»

Положив тяжёлую ладонь ей на затылок, притянул к себе, не целовал, только ласкался: «Глупая ты у меня», — наконец, целуя, сухо и жёстко в алые бархатные уста.

Эпилог

Что же было после? — спросите вы.

А после..

Желающие «сочетаться» предстали перед недоумевающим Павлом Игоревичем и едва ли не рыдающей от счастья мамой Владлены. Так как оба родителя и слова вымолвить не могли, отеческое «добро» они получили от донельзя довольного Сергея Александровича

Потом..

Лёлику, по меткому выражению, Люси «вздумалось сумасбродничать» и, ни на секунду не переставая возмущаться, Людмила держала венец над головой новобрачной в старой церкви где-то в глуши.

А ещё чуть позже выяснилось, что бравый полковник Советской армии живёт в маленькой комнатушке коммунальной квартиры. Просто потому что не нужны ему были предложенные хоромы.

Всё та же Люся, кляня всех «без-пяти-минут-генералов» на свете, отправилась «выбивать квартиры» для обеих пар. Потому как к тому времени Людмила уже осознала, кто воспитал ей такого терпеливого мужа — свекровь, Елена Георгиевна, будучи милейшей женщиной, могла бы командовать дивизией, но ограниченность её активности размерами кухни делала проживание с ней если не попросту невыносимым, то, по крайней мере, затруднительным. Потому Людмила задумалась о либерализации ещё в 63-м.

Ахтынцевы и Поповы были среди первых пар, которые получили собственное жилье в строящихся домах.

И ещё немного позже на всё той же генеральской даче.

— ЛЁЛИК, твою ж дивизию!!

— Какую из? — всё так же невозмутимо отщипывая от яблочного пирога.

— Прекратить! — легко ударив Алексея по руке.

Лёлик, с довольной ухмылкой дожёвывая «трофей», предпочёл ретироваться.

— Дружище, скажи мне, как ты терпишь эту женщину? — обращаясь к Михаилу.

Тот только пожимает плечами и улыбается, как умеет только он — с прищуром, отчего Люся невольно замирает. И сердце бьётся всё так же гулко. Хоть и одёргивает она себя тут же — лишь бы не выдать, кто на самом деле в семье генерал.

— Я беспокоюсь за Витюшу, — возвращаясь на кухню к Владлене, которая вытаскивает из духовки свежие подрумянившиеся пирожки: «Он ходит с какими-то совершенно непонятными ребятами и слушает странную музыку — очень громко кричат».

— А что Миша говорит?

— Ничего. Говорит, дело молодое, — Люся хмурит бровки — всё так же, как в девичестве: «Не знаю, мы такими не были».

На Владлену находит приступ кашля, Люся хмурится ещё больше, но потом всё же смеётся.

— Я нашла у Юленьки ахматовское, переписанное от руки — ну ты знаешь, из неопубликованного.

У Люси на лице годами привитый ужас: «и что?»

Владлена пожимает плечами: «А что? Пусть читает. Значит, думает. Иногда не вредно правду знать».