В родном доме

И Гумер старался отвлечь себя от мрачных мыслей, от всеобъемлющей тоски, налегая на сухое вино и весело болтая со своим новым приятелем – таким душевным, жизнерадостным и в то же время таким практичным якутским джигитом Юрой, который очень скоро оставил в покое сухое вино и с удовольствием перешёл на крымский коньяк. Гумер продолжал тянуть болгарский «Старый замок», а его новый знакомый с пеной у рта рассказывал о своей любимой Якутии, о своей высокооплачиваемой, но очень трудной и очень интересной работе геолога. Свои разглагольствования Юра не забывал сдабривать глотками крепкого коньяка, и постепенно всё больше и больше пьянел. Гумер пил немного и больше слушал, чем говорил. Вот разговор зашёл о литературе, о писателях. Сибиряк оказался любителем художественной литературы, но жаловался, что в Якутии очень трудно найти серьёзную литературу, да и те книги, которые всё-таки попадают на прилавки магазинов, распродаются, пока геологи в поте лица на протяжении девяти месяцев ищут месторождение золота и других полезных ископаемых.

– В Казани тоже непросто найти хорошие книги, – заметил Гумер, – но всё-таки легче, чем у вас в Якутии.

– Слушай, ты же знаешь, я человек практичный, – перебил его Юра, – давай договоримся: ты мне из Казани пришлёшь хорошие книги, а я тебе отправлю медвежью шкуру.

– К чему такой широкий жест? – возразил Гумер. – Медвежья шкура теперь – вещь довольно редкая и очень дорогая. А книги я тебе и так пошлю.

– Знаю, знаю, – его собеседник хитро прищурил свои якутские глаза, – вся интеллигенция европейской части страны мечтает о медвежьей шкуре на стене или на полу своей городской квартиры. Лариса, как там медвежья шкура, которую мы оставили в зимнем охотничьем домике на берегу Ильмени?

– Да ты что! – Лариса укоризненно посмотрела на мужа. – Эта шкура даже не обработана.

– Ни черта ты не понимаешь! – хорохорился захмелевший Юра. – Для таких (он ткнул пальцем Гумера) людей эта шкура – всё равно что золотое руно для аргонавтов. Старую, вдоволь истоптанную медвежью шкуру с отрезанным ухом они вывесят на почётное место, рядом, например, с картиной Репина. Такие люди теперь очень падки до всяких ненужных безделушек типа оленьего рога, ослиного копыта, лягушачьей кожи, потрескавшейся от времени иконы, медных колокольчиков эпохи Тридевятого царства, рыбьего скелета, полусгнившей избушки на курьих ножках, ржавого подсвечника, давно забытых монет и разных вонючих трубок… Хобби! Экзотика! Они думают, что таким образом становятся ближе к природе. Гумер, возьми ручку и запиши, какие книги мне нужны. Во-первых, любые произведения Хемингуэя, Ремарка, Поля Сартра, а ещё хотя бы шесть томов «Всемирной истории искусства», для геолога и шести томов хватит.

Гумер записывал и думал: «Действительно, они, как это ни странно, не такие меркантильные, как мы, для которых верхом шика и в самом деле считается обладание роскошной медвежьей шкурой».

Уже темнело, Гумеру надо было возвращаться. Юра вышел его провожать. Стоял тёплый крымский вечер. Друзья дошли до раскидистого инжира, росшего на краю дорожки где-то на полпути между домом Юры и восьмым санаторным корпусом, где жил Гумер. Ему сразу пришёлся по душе этот якутский мужик – открытый, искренний и душой, и телом, и волей. Гумер даже завидовал ему, чувствуя себя по сравнению с ним каким-то ущербным что ли, мягкотелым… Он грустил, тосковал, маялся какими-то несбыточными надеждами. О чём грустить? О ком тосковать? И что это за маета такая непонятная? Вот и сейчас не удаётся полностью освободиться от мыслей и воспоминаний о юности, о Фалине. При первой возможности эти мысли лезут во все клетки мозга, натягивают каждый нерв.

– А почему ты не рассказываешь о своей жене, детях? – спросил вдруг Юра. – Сколько мы с тобой сидели, болтали, а ты ни слова о своей семье. Почему?

– Да не любят они меня, – отмахнулся Гумер, ему и так было тяжело на душе.

– Не говори чепуху! – сердито возразил сибиряк. – Может, ты не умеешь или не хочешь вызвать у них чувство любви к тебе? Может, денег в семью мало приносишь?

– Бывало, что и помногу приносил.

– Мало уделяешь им внимания? Про подарки, гостинцы не забываешь?

– В этом вопросе я не отличаюсь от других примерных мужей. Помню и про подарки и гостинцы. Из каждой поездки привожу что-нибудь интересное. Себе обычно ничего не покупаю, а им обязательно – модную одежду, фрукты, икру. Сын радуется, а вот жена почему-то к подаркам равнодушна. Да и радость сына, по сути, вызвана прежде всего предвкушением обильной деликатесной еды.

– Не пойму… – мотнул головой Юра, – как это можно не радоваться подаркам? Моя жена, к примеру, может зацеловать меня до потери пульса даже за какой-нибудь простенький платок.