В ролях

Однажды Вася пришел один. Почти ночью. Он был слегка навеселе, а с собою принес бутылку белого столового вина и две больших антоновки для Яхонтова. Сначала около часа просидел у постели «мастера», подробно и обстоятельно рассказывая о работе над дипломным спектаклем. Потом Любочка подала больному стакан молока и блюдечко с печеньем. Яхонтов сказал, что утомился и будет теперь спать. Она подождала, пока он допьет молоко, заботливо подоткнула под ноги сбившееся одеяло, забрала грязный стакан и повела Васю на кухню ужинать.

Около двух ночи Яхонтов проснулся. Спина болела нестерпимо. Казалось, будто все тело завязано сложным узлом, так что и руки не поднять, и головы не повернуть. Из кухни слышался смех, доносились голоса. Два голоса – мужской и женский. Яхонтов хотел кликнуть Любочку, но передумал, остановленный внезапным подозрением. Это было как ведро ледяной колодезной воды за шиворот.

Он стал прислушиваться. Из-за двери слышалась какая-то возня, взрывы хохота, перезвяк посуды, мерещились даже охи и стоны. За те долгие минуты, которые показались Яхонтову часами, он успел представить себе все, на что сам не был сейчас способен. Ему живо рисовалась растерзанная и довольная Любочка на коленях у Васи, в ушах звучало горячее молодое дыхание; Яхонтов порывался вскочить, прекратить все это, но не мог – боль держала его накрепко, не пускала, и он ворочался в своей одинокой постели, метался в отчаянии, ничего не умея предпринять.

А Любочка действительно стонала – от смеха. У нее даже бок заболел.

Принесенное вино незаметно выпилось, и Вася совсем разошелся. Он нетвердо перемещался по кухне от двери к окну, изображая сокурсников и преподавателей, и особенно удавалась ему подпрыгивающая походка мэтра Семенцова; он выдвинул на середину кухни стул и сделал стойку на руках – тапочки едва не свалились в тарелку, закачалась, набирая амплитуду, люстра, задетая ногами; покатилась по столу и брызнула по полу грязная рюмка, которую Любочка случайно смахнула, пополам сложившись от хохота.

Вася рассказывал и рассказывал, и чем больше пьянел, тем смешнее становились его истории.

– Ботинки… к полу… гвоздями… Ой, не могу! – стонала Любочка.

– А еще касторка, полный стакан! – вторил ей Вася. – Он… его… за щеками… И прямо на декоратора, представляешь?! Еле донес!

– А что, что декоратор-то?

– Матом его… Так что в зале слышно… Со сцены Шекспир, представляешь…

– … а тут матом…

– … и зрители такие сидят…

– Ой, не смеши! Не могу больше!

– Не можешь? А я смотри, что умею! Внимательно смотри! – И Вася, окаменев мышцами лица, старательно пошевелил большими оттопыренными ушами…

Яхонтов собрал всю волю в кулак и, кривясь от боли, сполз с кровати. Сначала он стоял на четвереньках – восстанавливал разлаженное дыхание; упершись лбом в перекрученную простыню, считал до десяти и обратно, чтобы не закричать. Потом с величайшим трудом поднялся, обрушив с прикроватной тумбочки тарелку недоеденного печенья, и осторожно пополз по стеночке. Искать тапки не было сил, и он так и шел босой – по колючим крошкам, по холодному скользкому полу, хватаясь за дверные косяки, за стенку, за вешалку – к прямоугольнику оранжевого света, струящегося из-за мутного тонированного стекла, за которым ходили нетвердые тени и все громче звучал предательский Любочкин смех.

Шажок, еще шажок – и он дошел, резко распахнул кухонную дверь. Дверь стукнулась о стену, жалобно задребезжало стекло.

Любочка сидела на табуретке, обхватив себя обеими руками за живот, и хохотала. Щеки ее были красны, волосы растрепаны, глаза счастливо блестели. А у окна стоял, нелепо раскинув руки в стороны, любимый ученик Вася Крестовой, и его измятая рубаха углом вылезала из брюк.

– Аркаша, что?! Тебе плохо, да? – Любочка подбежала к нему, хотела обхватить, подставить плечо для опоры, но он ее оттолкнул; из-за резкого движения зашелся от боли, так что слезы на глазах выступили.

Вася все понял, едва увидев учителя в дверях – жалкого, всклокоченного, босого. Он молча скользнул мимо, в коридор, даже не попрощавшись. Тихо захлопнулась входная дверь.

– Аркаша, милый, что с тобой?! – встревожилась Любочка. – «Скорую» вызвать?

– Су-ука! – проревел Яхонтов и со всех своих слабых силенок ударил Любочку по лицу.

Глава 19

За Любочку Галина Алексеевна была теперь относительно спокойна и все силы посвятила воспитанию Илюшеньки.

В пятницу после обеда, вместо того чтобы отметить с мужиками окончание трудовой недели, Петр Василич заводил свой на ладан дышащий автмобилишко и вез мальчика в Красноярск, в Дом пионеров, на уроки живописи. Были куплены Илюше детский этюдник, беличьи кисточки и набор ленинградской акварели на меду. А по субботам, с утра пораньше, квелого упирающегося внука положено было везти в музыкальную школу – на фортепьяно и на вокал.