В Розовом

— Она была в черной шелковой блузке, на шее — колье из настоящего жемчуга. Она хныкала, тряслась и нервно озиралась. Ее сморщенное лицо сковала маска ужаса, — описывал старушку Феликс. — А летели мы со скоростью шестьсот миль в час на высоте пять тысяч футов. Вдруг она увидела что-то в иллюминаторе и вся обмерла. — Феликс приподымался со стула, пристегнутый воображаемым ремнем. — «О боже!!! — завопила она. — Смотрите!!!» Она наставила дрожащий палец на иллюминатор, и маска ужаса на ее лице задергалась. — Феликс изображал все это пантомимой. — «Боже!!! Да посмотрите же!!!! Самолет!!! САМОЛЕТ… САМОЛЕТ!!!» У меня тоже начинает сносить крышу. — Феликс показывал жестом, как у него «сносило крышу». — Я на грани истерики, и ее совершенно клинические глюки передаются мне! Не в силах сдержаться, я смотрю в ее иллюминатор и вижу… то же, что и она: самолет, летящий в противоположном направлении. Но страх убеждал бабку, что самолет не летит, а падает. Огромный лайнер, охваченный пламенем, падает, падает вниз. Как будто у него отказал двигатель, устал от дальних перелетов. Или, — задумывался Феликс, — в ее воображении самолет падал потому, что ему откусил крылья дикий ветер — или летучее чудовище…

«Он… он… он… — заикалась она, тараща глаза на самолет, — он… ИДЕТ ВНИЗ!!!»

Ее муж, благовоспитанный британец в аккуратно выглаженном костюме в синюю полосочку, с усами, похожими на большую белую щетку, обнимал ее за плечи, увещевая: «Да что ты, милая! Что ты, самолетик просто летит мимо, видишь? — И махал рукой, изображая беззаботный „самолетик“. — Вот видишь, милая, он летит себе дальше».

Старушка притихла. Какое-то время она только тихо гудела, как шмель. Но стоило ей взглянуть в иллюминатор, как все началось сначала.

«Нет, он не летит! — вскочила она, срывая с себя ремень безопасности. — Он идет вниз! ОН ПАДАЕТ!!!» Она вопила, рыдала и стонала одновременно, и на лице ее отражалось столько оттенков страха, сколько, наверное, было поводов не садиться в самолет. «Он падает!!!» — снова и снова твердила она.

Я и сам очень боюсь летать. Вот я и заразился ее страхом и тоже закричал: «Где?!!»

«Там!!! Там!!! Видите, мы… мы падаем!!!» — Ее била дрожь.

Конечно, в иллюминаторе она видела не наш самолет, а чужой. Но логика у нее отказала, и она была абсолютно уверена, что падаем именно мы, причем прямо у нее на глазах. Что бы она ни увидела — решила бы, что это она сама или самолет, в котором она летит. Например, если бы она увидела… — Феликс рылся в памяти в поисках подходящего примера — …морского котика! Если бы она увидела морского котика, то решила бы, что летит в котике!

Муж сердито глянул на меня через проход, как будто хотел сказать: «Вы только делаете хуже, не слушайте ее, прошу вас!»

И снова принялся ее успокаивать. Старушка села, не переставая дрожать. Из нее вырывался звук, похожий на гудение в водопроводных трубах: «Ооооооо… ооооооооооооууууууу…»

Потом, — Феликс обводил взглядом гостиничный номер, набитый зачарованными слушателями, — ночью — ведь это был трансконтинентальный перелет, а он длится часов десять, — так вот, ночью я крепко уснул. И вдруг самолет попал в турбулентный поток, и салон затрясло. Это вырвало меня из глубокого сна, братья и сестры.

Перед сном я надел наглазники. Поэтому, открыв глаза, решил, что уже умер и меня засасывает страшный черный водоворот. Срывая наглазники, я вскочил и заревел: «МАТЬ ТВОЮ!»

Осмотревшись, он обнаружил, что все пассажиры спят — кроме старушки. Она вцепилась в спинку сиденья и огромными глазами смотрела на Феликса, почти неслышно выводя свое «ооооооооууууууууу». Ее муж принял три таблетки снотворного и спал как убитый.

— Н-да, — задумчиво произносил Феликс. — А я-то думал, что это я боюсь летать.

Вот такие у него были истории… Эта меня особенно веселила, да и его тоже. Он всегда смеялся, когда ее рассказывал.

Однажды, приехав в Лас-Вегас на фестиваль инфорекламы, мы сидели в гостиничном номере и болтали. Феликс признался, что до девяти лет у него не было чувства юмора. Он просто не понимал, что такое юмор. Смеяться он умел, но что шутку можно придумать или рассказать, совершенно себе не представлял.

— Когда я был маленьким, то до девяти лет не ходил в школу. А ребята в школе рассказывали друг другу детские анекдоты. Я не мог понять, о чем они. Мы просто долго жили, как на необитаемом острове, и смеяться было не над чем. Что-то незамысловатое могло меня рассмешить, но уж точно не анекдоты. Я не понимал, в чем соль. Когда анекдот заканчивался, я качал головой и уходил. Родители никогда не говорили мне, что нужно реагировать по-другому. Сами они тоже никогда не шутили. Вот поэтому лет до девяти я не слышал ни одной шутки. И только потом до меня постепенно начало доходить, над чем смеются другие.

Мне этот рассказ очень понравился. Из него вышел бы неплохой фильм: «Мальчик, который не умел смеяться» или что-то в этом роде.