— Какая неправильная формулировка, Никки. Нужно быть точнее в высказываниях. Прекратить ведь можно по-разному. Я могу оттащить тебя, а могу столкнуть. В обоих случаях…
— Ты не сделаешь этого, — перебиваю его, ещё сильнее вцепляясь в его руку. — Не столкнёшь.
— А что мне помешает?
— Я нужна тебе. Сам сказал.
— Нужна ли? Ты могла соврать о том, что не почувствовала присутствия зеркала. Скажи уже правду, Никки. Просто сознайся. Ты работаешь на Орден, и вчера вы заманили меня в ловушку, зная, что я следил за Густавом? Думали, я приведу вас к зеркалу, а не перебью пятерых твоих сообщников? Но всё пошло не по плану, и теперь ты тянешь время, ожидая, что Орден пошлёт людей убить меня и спасти тебя?
Демиан нарочито медленно разжимает мои пальцы, отцепляя их от своей руки, и я ору, что есть силы:
— Правда в том, что я влюбилась в тебя, идиот!
Эхо прокатывается по горному хребту, словно издеваясь надо мной, однако я продолжаю тараторить:
— Не сразу. А может, сразу, я не знаю. Я никогда раньше такого не чувствовала, мне не с чем сравнить. И я дура, конечно. Ты купил меня, использовал, играл в свои игры, а я поверила тебе. Приняла всё за чистую монету. Думала, что ты разглядел во мне что-то, может, даже влюбился. Глупо, знаю. Но я верила, что у нас может получиться… Чёрт! Впервые за восемь лет я кому-то поверила! У меня появилась надежда. И в город с тобой я поехала не для того, чтобы встретиться с тем, кто отправил записку. Я просто хотела быть с тобой. А потом я услышала ваш разговор с Тристаном и… — осекаюсь, потому что голос резко срывается. Мои щёки горят, в голове шумит, а в груди неприятно щемит, но я нахожу в себе силы закончить: — Я пошла к ним от отчаяния. Ты разбил мне сердце, Демиан. А потом умер. Я винила себя в твоей смерти, это правда. Но я никогда не работала и не работаю на Орден.
Наступившая тишина кажется оглушительной. Несколько секунд превращаются в вечность. А я словно обмякаю. Стоило обнажить душу, и я будто потеряла стержень, который помогал мне держаться.
— Толкай, — произношу, чувствуя, как внутри бурлит горечь и медленно закипает ярость. — Ну же, Дем. Хватит тянуть. Я здесь. Ты здесь. Отыграйся на мне за грехи моего отца. Или отъебись от меня нахрен! Я ничего тебе доказывать не должна и не буду. Если ты не веришь мне — это твои проблемы.
Жёсткая хватка, рывок — и вот я уже сижу на железной поверхности капота, а Демиан бесцеремонно раздвигает мои ноги. Юбка ползёт вверх, а треск кружева извещает о том, что больше нет никаких физических преград. Демиан поимеет меня прямо здесь — в каком-то грёбаном метре от крутого обрыва, а потом, возможно, сбросит с него. Прощальный трах перед смертью. Демиан обязательно возьмёт своё напоследок.
Зловещая улыбка появляется на его губах перед тем, как Демиан до боли сжимает мой затылок и сталкивает нас лбами. Ладонь ложится на мою грудь, сильно сдавливает, пальцы стискивают сосок, и Демиан издаёт то ли стон, то ли рык. Его прикосновения обдают лютой яростью, но при этом Демиан заводится всё больше. Тягучая тьма расползается в серо-голубых глазах, завораживает, пугает, утягивает за собой. Он проводит пальцами по моей щеке, оттягивает нижнюю губу и цедит, наполняя пространство хрипловатым от возбуждения голосом:
— Дьявол, Никки. Ты чёртова ведьма.
Демиан приспускает джинсы, но я даже не пытаюсь оттолкнуть его или хоть как-то воспрепятствовать неминуемому. Потому что тоже хочу этого. Не меньше, а, возможно, даже больше, чем он. Запретный плод сладок, а Демиан… Он всегда был и остаётся для меня под запретом.
Его язык у меня во рту, и я боюсь сделать вдох, потому что знаю — стоит мне вдохнуть его запах, я пропаду. Сорвусь в эту бездну похоти. Слечу со скалы быстрее, чем Демиан успеет убить меня. А он обязательно это сделает. Но вряд ли сегодня, если так подумать. Это было бы слишком просто. И я пока нужна ему, если допустить, что я единственный человек, обладающий такой сильной аллергической реакцией на эти грёбаные артефакты. Может, в них используется какой-то редкий и ценный сплав? Как иначе объяснить, что за этими вещами охотятся все, кому не лень?
Его ладони сжимают мою задницу и дёргают к себе. Жёстко. Агрессивно. Со свойственным ему нетерпением. Твёрдая плоть врезается в мою — мягкую и разгорячённую, и я издаю протяжный стон, ловя губами дыхание Демиана, позволяя ему вновь пустить яд мне под кожу, в сердце, в мозг.
Я тупею рядом с ним. Становлюсь какой-то блеющей овцой, и ничего с этим не сделать. Меня это злит. Бесит. И мне страшно. Этот мужчина уже порвал моё сердце и с превеликим удовольствием сделает это снова. Он не скучал, нет. И никогда не испытывал ко мне ничего, кроме похоти и ненависти.
Позволю ли я ему в этот раз дойти до конца? А разве у меня есть выбор? Я уже проиграла, а он победил. Иначе какого чёрта я сейчас подаю бёдра ему навстречу, двигаясь с ним в унисон, и умоляю Демиана не останавливаться?
Он болен. У него с башкой не в порядке. Но правда в том, что нас тут таких двое.