В русских и французских тюрьмах

Политические дела совершенно изъяты из ведение обычных судов. Несколько специальных судей, назначенных для этой цели, прикомандированы к сенату и они определяют меры наказаний и политическим преступникам, если правительству не заблагорассудится расправиться с ними каким-либо другим, более упрощенным способом. Многие политические дела рассматриваются военными судами; но, несмотря на то, что закон требует полной гласности в военном судопроизводстве, рассмотрение политических процессов в этих судах производится в строжайшем секрете.

Само собой разумеется, что полные достоверные отчеты о политических процессах никогда не появлялись в русской прессе. Раньше газеты должны были воспроизводить «проредактированные» отчеты из «Правительственного Вестника»; но теперь правительство нашло, что даже такие отчеты производят черезчур сильное впечатление на читателей, всегда вызывая симпатии к осужденным; вследствие этого, даже такие отчеты теперь больше не печатаются. Согласно закону, опубликованному в сентябре, 1881 г., генерал-губернаторы и губернаторы имеют право требовать, «чтобы все те дела, которые могут повести к возбуждению умов, выслушивались при закрытых дверях». Согласно тому же закону, присутствовать на таком процессе не могут даже чиновники министерства юстиции и допускаются лишь «жена или муж обвиняемых (часто также находящиеся под арестом), или отец, или мать, но никоим образом не более одного родственника на каждого обвиняемого»; делается это, очевидно, для того, чтобы речи обвиняемых или какие-либо позорящие правительство факты не проникли в публику. Во время процесса «Двадцати одного», в Петербурге, когда 10 человек было приговорено к смерти, лишь матери одного подсудимого, Суханова, было дано разрешение присутствовать на суде. Разбирательство многих дел совершалось таким образом, что никто даже не знал, где и когда происходил суд. Так, напр., долго оставалась неизвестной судьба одного армейского офицера Богородского, (сына начальника Трубецкого бастиона в Петропавловской крепости), присужденного к каторжным работам за сношение с революционерами; о приговоре узнали лишь случайно из обвинительного акта, по другому, позднейшему политическому процессу. В «Правительственном Вестнике» нередко объявляется, что царь всемилостивейше смягчил приговор суда и заменил смертную казнь подсудимым революционерам каторжной работой; но для публики остается неизвестным, как сам судебный процесс, поведший к осуждению, так равно и характер преступлений, за которые подсудимые были осуждены. Более того, даже последнее утешение осужденных на смерть – публичность смертной казни – отнято у них. Теперь вешают секретно, в четырех стенах крепости, без присутствия нежелательных свидетелей. Некоторым пояснением этой боязни публичности казней со стороны правительства, может быть, служит то обстоятельство, что об Рысакове разнесся слух, что, когда его поставили на эшафот, он показал толпе свои изуродованные руки и, заглушая бой барабанов, крикнул, что его пытали после суда. Его крик, говорят, был услышан группой либералов, которые, отрицая с своей стороны какую-либо симпатию к террористам, тем не менее сочли своей обязанностью опубликовать о случившемся в нелегальной литературе и обратить внимание общества на этот гнусный возврат к давно отжившей старине. Теперь, благодаря отсутствию публичности казней, общество не будет знать о том, что совершается в казематах Петропавловской крепости между судом и казнью.

Процесс четырнадцати террористов, среди которых были Вера Фигнер и Людмила Волькенштейн, закончившийся смертным приговором восьми подсудимым, был веден так секретно, что, по словам корреспондента одной английской газеты, никто не знал о заседаниех суда, даже в домах, ближайших к тому зданию, где происходил суд. В качестве публики присутствовало всего девять лиц, придворных, желавших убедиться в справедливости слухов о редкой красоте одной из героинь процесса; благодаря тому же английскому корреспонденту, сделалось известным, что двое подсудимых, Штромберг и Рогачев, были преданы смертной казни в обстановке строжайшей тайны. Это известие было потом подтверждено оффициально. В «Правит. Вестнике» было объявлено, что из восьми присужденных к смертной казни шесть «помилованы», а Штромберг и Рогачев повешены. Вот и все сведение, какие дошли до публики об этом процессе; никто даже не знал, где была совершена казнь. Что же касается «помилованных», которые должны были пойти на вечную каторжную работу, то они не были посланы на каторгу, а куда-то исчезли. Предполагают, что они были заключены в новую политическую тюрьму Шлиссельбургской крепости. Но какова их действительная судьба – остается тайной. Ходили слухи, что некоторые из Шлиссельбургских узников были расстреляны за предполагаемое или действительное «нарушение тюремной дисциплины». Но какова судьба остальных? Никто не знает. Не знают даже их матери, тщетно старающиеся проведать что-либо о своих сыновьях и дочерях[6]…