В русском лесу

Перестал петь — и вдруг оборвалась его приятная молодая жизнь. Вместо товарищей артистов и артисток, веселых или опечаленных, мечтающих о личной славе, огорченных отсутствием ее, то есть людей живущих искусством, оказался Виталей Андреевич совсем в ином мире. Вахтеры Большого учреждения — народ угрюмый, умом неповоротливый, бдительный, подозрительный и настроенный философски. Соприкоснувшись с новыми, столь непохожими на хористское окружение людьми, Виталей Андреевич пробовал было запить, но на собрании его как следует пробрали, пригрозили увольнением по такой-то статье, и Виталей Андреевич, струсив, притих, затаился, ушел в себя, замкнулся, а потом как-то сразу почувствовал в себе перерождение: артист в нем кончился, и наружностью, и душой он сделался вахтером, бдительным, как все, подозрительным, любителем в ночную пору покалякать о чем-нибудь, поделиться мыслями. Воспоминания былого на него нахлынули, и он в беседах с товарищами стал говорить о себе, что больна у него совесть: за тридцать с лишним лет ни разу он не побывал в родной деревне, ни разу не увиделся с родственниками. До пятидесятого года, жаловался Аникин, он переписывался с родней, но после того, как ему сообщили, когда он был на гастролях, что не стало матери (отец умер еще до войны), переписка с родными как-то сама по себе оборвалась, и он сейчас не знает, что сталось с его сестрами, их у него было шестеро, все старше его.

— Родню, брат, забывать нельзя, — осудительно качали головой слушатели. — Без родни трудно, она для чего-то нужна.

— Верно, нужна, — охотно соглашался Аникин. — По себе чувствую, нужна.

— А ежли ты понимаешь, что к чему, то и съезди к родне, навести, покайся, вот и успокоишься душой...

И раз, и другой высказали товарищи-вахтеры этот совет Виталею Андреевичу, и он стал думать: а не съездить ли ему в самом деле?.. Купить билет, сесть в поезд да и поехать через всю Сибирь домой...

Тут вскоре пришло лето, и отпуск по графику Виталею Андреевичу выпал. Собрался он, купил в «Метрополе» плацкартный билет и вскоре выехал. На первой же тысяче километров от предстоящей встречи с сестрами, с которыми он так давно не виделся, охватило его внутреннее смущение и чувство вины, и он с попутчиками говорил, говорил, рассказывая им о том, кто он такой: пел в хоре, а сейчас вахтер, не виделся долго с сестрами. Попутчики входили и выходили из вагона, они были разные и наружностью и душой. Те, кому ехать недолго, слушали невнимательно, глядели в окно, усмехались, дивясь простоватости пожилого человека. Но пассажиры, севшие на полсуток и больше, относились к Аникину участливо, поддакивали, дивились и вели расспросы.

— Неужто, — восклицали в изумлении попутчики, — неужто шесть девок и один мальчишка?

— Да, так оно и было, — подтверждал Виталей Андреевич. — Шесть девок и один мальчишка, младший, то есть я. Отец, как я родился, две недели ковал бесплатно — на радостях, что кузнец, помощник и продолжатель фамилии на свет произошел. И назвали меня в честь деда-кузнеца Виталеем. Заметьте, не Виталий, а Виталей — так звали моего дедушку.

— И что же, вы не обманули ожиданий вашего родителя?

— Обманул, — огорчительно признался Виталей Андреевич, — Не получилось из меня кузнеца.

— Почему же?

— Сестры меня избаловали, — подумав, не сразу ответил Виталей Андреевич. — Они, кажется, виной тому, что я не стал за наковальню.

— Интересно, как это было?

— Так было, — словоохотливо посвящал случайного попутчика в подробности своей биографии Виталей Андреевич, — Помню, как я подрастал, все мне радовались, сестры, не говоря уж про отца с матерью, меня баловали...

Пел в хоре Виталей Андреевич, вел шумную беспутную жизнь, подробности первоначальных шагов его по земле жили в его памяти, но только подспудно. Иногда лишь, словно в угарном сне, смутно ему представлялась и наковальня, и отец в фартуке, и сестры, голенастые девчонки, и мать-хлопотунья. Но когда бездумная жизнь осталась позади, прошлое ему припомнилось отчетливо и ясно. Все он вспомнил, все. Кузнец родился, продолжатель рода и дела родился! — радовались родители, наглядеться на него не могли, и эта радость передавалась и девчонкам-сестрам. Маленькие деревенские парнишки — помощники в доме, они и борноволочат, и гусей, и уток охраняют на реке, и ягоду собирают на лугу, и сено гребут. А у кузнеца Андрея Виталеевича единственный сынок рос белоручкой. Сестренки за него и боронили, и сено гребли, а в лес возьмут по грибы, так от него, чтоб не искусали, ветками отгоняют комаров. Прибежит Виталейка в кузню, просит покачать за веревку мехи, Агашка, одна из сестер, не дает, сама дергает. Заплачет от огорчения младшенький, сестренки утешать бросятся, и отец тоже уговаривает: расти, говорит, сынок, набирайся сил, а наработаться еще успеешь, кузня от тебя не уйдет, всему научишься.