В русском лесу

— Как просунул бес в дверь свою рогастую голову, — говорил он, — мне такая мысль вспала в голову: не так страшен черт, как его малюют. Не то деды-прадеды видывали да не пасовали. И супостатов побеждали, и всяких врагов, которые на нас перли темной несметностью, на обе лопатки укладывали. Что мне черт хвостатый. Семь бед, один ответ. Страшнее того, что со мной вышло, теперь уж мне не испытать, терять мне нечево. Старый, за свою жизнь мне ничуть не боязно, а дочушек да двух внучков, окромя деда, защитить некому. Тут потихоньку достал я подоткнутый к жердине кисет с турецким самосадом, от его дыма мухи дохнут и слепнут курицы, насыпал горсть крупки и со словами «господи благослови!» — сыпанул табаком прямо в харю нечистому...

Тут все слушатели, бывало, начинали смеяться. И я тоже, бывало, много раз слышавший эту историю, не мог удержаться от смеха. До боли в брюхе смеялся, представляя себе, как наяву, как дедушка Степан сыпанул горсть самосада черту в морду.

Дедушка Степан умолкал. Но он не смеялся, как все, сидел за столом хмурый и серьезный, отчетливо сознавая о своем героизме. Просмеявшись, все к нему с вопросом: дальше что, дальше? Но дедушка в ответ ни слова. Сидит старик ухмыляется, глаза лукавые прищурил, а в них молодое озорство. Потомок дедов-прадедов, побеждавших супостатов, приходивших на Русь, победитель черта, он сам чуток смахивал в ту минуту на черта.

Повествование продолжала бабушка.

— Очкнулась я, — рассказывала она веселым голосом. — Как сыпанул мой Степан в харю нечистому турецким табаком, я не видела. А услыхать услышала: чих на черта напал. Глаза-то ему белые запорошило табаком и в нос угодило, вот он и расчихался как угорелый: чих да чих...

Рассказ обрывался, его заглушал всеобщий хохот.

— Ха-ха, чихает...

— Хы-хы, чертушка чихает...

— Ох-ох, смехота!..

Все смеялись. Смеялись, от удовольствия махая руками, хватаясь за животы, катаясь по полу. Шутка ль в деле: турецким табаком черту в морду. А на него чих напал!..

С тех пор прошло много лет. В живых давно нет и бабушки Настасьи, и дедушки Степана. И моей маме, Авдотье, уже под восемьдесят — совсем старенькая. Редеет моя родня. Но когда, бывает, мы, последние из могикан — Гридасовы, спишемся и съедемся и повстречаемся, мы непременно припомним далекий 1933-й, стан на полях, Мишу Знаша, черта, горсть турецкого табаку — и посмеемся.

И я сейчас, заканчивая эту быль, не утерплю, наедине сам с собой дам волю одолевавшему меня смеху:

— Ха-ха-ха...

Юродивые

Месяц едет;

Котенок плачет,

Юродивый, вставай,

Богу помолимся!

А. С. Пушкин. Борис Годунов

Когда и откуда Кирила Масленников, трубочист и жестяных дел мастер, появился на обозримом горизонте общественности города Тарасова, никто точно сказать не мог. Сдается, что это случилось в начале пятидесятых, когда впервые после войны перед городом остро встал вопрос о благоустройстве: ставни всех индивидуальных домов были покрашены в однообразно зеленый цвет, а улица центральная была вместо булыжника залита асфальтом.

Были в тот знаменательный год в городе Тарасове освоены и другие новшества. Сломали старый деревянный мост, по слухам построенный еще декабристом Батеньковым, когда он отбывал в Тарасове многолетнюю подневольную ссылку, а вместо него стали возводить новый. Пожарная охрана водовозные бочки на грузовиках заменила новыми мощными машинами. На Воскресенской горе, самой высокой точке города, установили ворота, похожие на виселицы, с перекладинами и веревками — парашютный тренажер, стали учиться прыгать и приземляться молодые парашютисты.

Как только асфальт на главной улице застыл, по нему покатился небольшой новый автобус, на котором было крупно выведено «для туристов». Автомобиль во главе с экскурсоводом, пыхтя и стреляя дымом, проехал по главной улице, перебрался по объездной дороге и бревенному понтону на правую сторону речки Ушайки, через которую строился новый мост, и остановился на Обрубе, у подножья Воскресенской горы. Туристы вылезли из автобуса, и экскурсовод, не теряя даром времени, тотчас принялся за рассказ о том, откуда есть пошел славный град Тарасов. Интересно он говорил: и про Тояна, татарского князца, поехавшего в Москву на поклон к царю Борису с челобитной взять его вместе с родом его под свою владетельную десницу. И про острог говорил, как его закладывали на вершине Воскресенской горы тобольские да тюменские служилые люди. Но вот экскурсовод кончил речь, туристы полезли на гору полюбоваться окрестьями, и тут случилось, Кирила Масленников, невысокий большеголовый молодой человек, заступил туристам дорогу и сказал торопливым бубнящим голосом:

— Послушайте, пожалуйста, дайте мне сказать слово. Я жестянщик и трубочист, но я и историк. Мне дедушка, кузнец, рассказывал, я сам читал: здесь на горе двести лет подряд сидел юродивый. Это интересно, послушайте!..