В русском жанре. Из жизни читателя

Когда умер Симонов, я был в Москве. Узнал о случившемся, не сумев пройти в ЦДЛ, закрытый для подготовки к траурной церемонии, а там уже шептались о завещанных покойным «открытых поминках». Тогда же я услышал слова известного критика из «Русской партии» Л.: «Для них это большая потеря. Другого такого эластичного не скоро найдут».

Слова его меня не то что удивили (находясь в непосредственной близости той среде, я ко многому уже прислушался, а точнее принюхался), удивило противоречие сказанного с очевидным для меня «нееврейством» Симонова.

Можно предположить, что Сталин метил контактного, раскованного, исполнительного «без соплей» Симонова на роль «вечного» Эренбурга. Отсюда бесконечные зарубежные послевоенные командировки Симонова, самая важная из которых — в США — была в компании с Эренбургом. Эренбург представлял для Сталина штучную неповторимую ценность, а он незаменимых людей не любил, тем более такого, как Эренбург. Размышляя об этом, я вдруг, кажется, набрёл на источник старого мифа о мнимом еврейском происхождении Симонова. Миф вполне мог родиться в Кремле и распространяться Лубянкой, с целью создать для Запада образ, подобный образу Эренбурга — либеральный еврей на службе сталинской диктатуры.

Репатриантка Наталия Ильина, которой посоветовали для поступления в Литинститут «заручиться поддержкой писателя с именем» обратилась к Вертинскому, которого хорошо знала по Шанхаю. И Александр Николаевич исполнил просьбу, «написал письмо своим хорошо мне знакомым крупным и острым почерком». Кого же просит 59-летний Вертинский? Всемогущего 33-летнего Симонова. Прямо-таки XVIII век, век фаворитизма. Шёл 1948 год.

Помните из «Золотого телёнка»: да кто ты такой?

А вот кто: Сталинская премия первой степени (1942) — за пьесу «Парень из нашего города», Сталинская премия второй степени (1943) — за пьесу «Русские люди», Сталинская премия второй степени (1946) — за роман «Дни и ночи», Сталинская премия первой степени (1947) — за пьесу «Русский вопрос», Сталинская премия первой степени (1949) — за сборник стихов «Друзья и враги», Сталинская премия второй степени (1950) — за пьесу «Чужая тень».

И — должности, должности, должности…

Твардовский о Симонове: «… что же тогда сказать о Симонове, которому без войны не видать бы своего литературного “Клондайка”, но и война не сделала из него художника».

* * *

О большой и тайной власти Петра Павленко говорили много. Самая растиражированная, но, кажется, не вполне подтверждённая история о том, как он присутствовал на Лубянке во время допроса Мандельштама и пристыдил поэта за малодушие. Я же слышал в Крыму восхищённую беседу двух провинциальных писателей о том времени, когда там поселился Павленко.

— На пленуме сказал первому секретарю: вы не соответствуете занимаемой должности, и скоро я вам это докажу. Уехал в Москву, вернулся, и сразу новый пленум — вопрос об освобождении товарища такого-то. Вот так!

Да… Вот времена были! Симонов тоже из тех времён, а не из шестидесятых.

* * *

Чекисты убили Есенина?

А «До свиданья, друг мой, до свиданья» — тоже чекисты написали? И «Слушай, поганое сердце…», и «На рукаве своём повешусь…».

* * *

Не люблю «традиционных сборов» и возгласов «а помнишь?». Помню.

Но вспоминать не хочу.

Ведь то было с теми, совсем другими, 20–30—40—50 лет назад, а какими они-мы стали сейчас? И как их-нас соотнести друг с другом заново? И уж вовсе нестерпимо неискренне умиляться фото чужих детей и внуков, ловя меж тем взгляды на себе и отвечая взглядом: да, украсило тебя-меня время!

* * *

… Было четыре часа утра, час, когда уже окончательно сгинуло вчера (в три оно ещё было живо) и не началось сегодня (в пять оно уже есть); час пробуждения младенцев, котов и пьяниц, час ухода умирающих.

2012