Как уже говорилось, в истории жизни Печерина, какой она предстает в его записках, каждый может найти подтверждение своим взглядам и представлениям о прошлом и о настоящем. Подвижность воображения, неустанная работа мысли, жадно ищущей пищи и отвечающей на любые новые впечатления потоком лирических размышлений, изливались в письмах Печерина самыми противоречивыми высказываниями. Хотя с годами он все больше выступает защитником государственности в лице высоко им ценимых английских порядков и законности, его воображение иногда воспламеняется известиями о новых формах политического и социального протеста, и чем более радикальны они, тем живее он на них реагирует, в огромной степени привлеченный контрастом со своей расписанной, упорядоченной, навеки запечатанной в стенах больницы и церкви жизнью. Новое поколение – «все эти нигилисты и нигилистки», дело Нечаева («Нечаевское дело – очень важное и утешительное в русском быту», – в ответ на сообщение Чижова пишет он 13 августа 1871 года), попытка покушения на князя А. М. Горчакова – для него явления совершенно абстрактные, вызывающие только любопытство. Неприятие их Чижовым ему не совсем понятно, а стрелявшая в Горчакова девушка вызывает легкомысленное восхищение: «Вероятно, она постоянно носит револьвер за своим девичьим поясом! Каковы русские дамы! Настоящие спартанки! Признаюсь, тут есть богатые материалы для революции» (11 июля 1876 года). Можно ли в наши дни не вспомнить о поясе шахида, когда читаешь эти строки? Как и когда-то, Печерина увлекла не так идея, стоящая за действиями нечаевцев («…это тот же фанатизм – только в другом виде… слепая вера в слова пророка, обещающая земной рай… Все это одни фразы: человечество! прогресс!») или юной террористки, как эстетическая сторона их готовности к жертве.
В Ирландии Печерин всегда осознавал цивилизующее влияние Англии, и Мак-Уайт единственным косвенным доказательством его симпатий к тайной революционной организации Фениев, борцов за независимость Ирландии, называет найденный в архиве Печерина текст «Молитвы воина», предположительно им самим написанной. Осуждать идеи и поведение людей прошлого с позиций современности не только несправедливо, но опасно – тем, что дает нам ложное чувство превосходства, как если бы знание последствий их заблуждений освобождало нас от опасности совершать собственные ошибки в меняющихся исторических обстоятельствах.
Записки Печерина продолжают привлекать интерес потомков именно провокационностью его мысли. То, что он писал о себе, имея в виду свое положение в католической церкви, которую не мог покинуть, – «связанный железной цепью необходимости», – приобрело совсем иной смысл по отношению к его литературному наследию:
Я нахожусь в положении мнимо умершего. Он лежит, распростертый на одре, без малейшего признака жизни. Вокруг него суетятся и хлопочут – распоряжаются его имуществом, толкуют вкось и вкривь о его поступках – входят в самые мелкие подробности его похорон: с необыкновенно тонким чутьем он это слышит – ни одно слово не ускользает от него. Хотелось бы ему протестовать, дать хоть какой-нибудь знак жизни: мигнуть глазами – пошевелить пальцем… нет! Невозможно! И тут его охватывает ужасная мысль, что ему придется быть похороненым заживо! (РО: 235).