В садах Лицея. На брегах Невы

Теперь он подолгу бродил по осеннему царскосельскому парку, погруженный в свои мысли.

Розовое поле в Екатерининском парке . Фотография.

Если бы Галич попросил его написать стихи о лицейской жизни, тут не пришлось бы задумываться. Можно было бы, например, описать, как три раза в день строили их парами и водили в этот парк подальше от дворца, на Розовое поле. Розовым это поле было только по названию. Когда-то, при Екатерине II, здесь действительно росли и благоухали розы, но они перевелись. Остались лишь название да окруженная деревьями просторная лужайка, очень удобная для игр и беготни. Здесь разрешалось им резвиться.

Вы помните ль то Розовое поле,
Друзья мои, где красною весной,
Оставя класс, резвились мы на воле
И тешились отважною борьбой!

Боролись все, кроме Дельвига. Он предпочитал стоять в стороне и наблюдать. Особенно интересно было смотреть, когда боролись Лиса-Комовский и граф Сильверий Брольо. Начинал всегда Комовский. Искоса поглядывая на силача Брольо, он будто невзначай задевал его. Тот не оставался в долгу, и борьба начиналась.

Граф Брольо был отважнее, сильнее,
Комовский же — проворнее, хитрее;
Не скоро мог решиться жаркий бой.
Где вы, лета забавы молодой?

Можно было бы рассказать в стихах и о том, что весною, зимою, осенью, когда «августейшее семейство» не жило в Царском Селе, парк принадлежал им, лицеистам. Тогда-то они беспрепятственно носились повсюду, не боясь наткнуться где-нибудь в аллее на сутуловатую, грузную фигуру царя. Они бегали по лужайкам, гонялись взапуски по мостикам, забирались в беседки и гроты, проникали в самые отдаленные уголки всех трех парков — Екатерининского, Александровского и Баболовского.

Он, Пушкин, не отставал от товарищей, но больше любил один, захватив с собой книгу, сидеть где-нибудь в траве на берегу озера, смотреть, как по зеркальной глади неторопливо скользят белоснежные лебеди, читать, мечтать, сочинять…

Люблю с моим Мароном

[6]Под ясным небосклоном
Близ озера сидеть,
Где лебедь белоснежный,
Оставя злак прибрежный,
Любви и неги полн,
С подругою своею,
Закинув гордо шею,
Плывет во злате волн.

Любил он и другое — одним духом взлететь по широким каменным ступеням возвышающейся близ озера Камероновой галереи на самый ее верх.

Белые стройные колонны… В тени их бронзовые бюсты. Боги Олимпа, философы Древней Греции, поэты и императоры Древнего Рима… Он пытливо вглядывался в темные лица. Он знал их наперечет, всех и каждого. Ведь это о них так увлекательно рассказывал профессор Кошанский.

Летом на галерее бывало прохладно, осенью сухо и не слишком ветрено. Прекрасный вид открывался с высоты: окаймленное полоской прибрежных кустов, спокойно сияло озеро. На одном из извилистых берегов его, среди высоких деревьев, виднелись красные кирпичные стены затейливого «Адмиралтейства» с зубчатыми башенками и стрельчатыми окнами. К другому берегу зеленым ковром живописно спускался холмистый луг с разбросанными по нему кудрявыми купами деревьев. А дальше — волновалось и шумело зеленое море огромного парка. Там, под сенью ветвей, зябко белели обнаженные мраморные статуи. Там было таинственно и чудесно, как в сказке… И снова веяло обаятельным миром древности.

Но было и другое среди этих аллей. Пожалуй, именно в нем следовало искать ответа на томивший его вопрос: о чем писать?

На Камероновой галерее. Фотография.

Большой дворец, Эрмитаж, Камеронова галерея, «Адмиралтейство», Морейская колонна, Чесменская колонна, Кагульский обелиск… Все эти чертоги и памятники, щедро разбросанные в лицейских садах, возвращали из области мифов и легенд в ощутимый и реальный мир Царского Села, где причудливо переплелись и история России, и взлеты ее славы, и безудержные прихоти ее самодержавных властителей.

Пушкину вспоминалось уже не однажды слышанное.