В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

После приема на Додда обрушился поток ответных приглашений, как дипломатических, так и чисто светских. Додд находил их и на своем рабочем столе в посольстве, и дома. Если речь шла о достаточно важном мероприятии – а на такие его приглашали часто, – к письму прилагалась схема рассадки гостей, которую изучали сотрудники протокольной службы, чтобы убедиться в том, что вечер не будет испорчен нежелательным соседством за трапезой. Количество банкетов и приемов, на которых нужно было присутствовать обязательно, было таково, что даже ветераны дипломатической службы считали: посещать все эти сборища крайне обременительно и утомительно. Один высокопоставленный чиновник министерства иностранных дел Германии заметил Додду: «Если вы, господа дипломаты, не ограничите количество подобных мероприятий, мы будем вынуждены перестать принимать приглашения»[362]. А один британский чиновник жаловался: «Мы просто не выдерживаем такого темпа»[363].

Конечно, не все приемы были утомительными и нудными. На вечерах и банкетах случались разного рода милые и забавные происшествия. Геббельс славился своим остроумием. Марта даже сначала считала его обаятельным: «Он поднимает окружающим настроение; он чудесный; глаза блестят; говорит он негромко и весело; его замечания остроумны; общаясь с ним, забываешь о его жестокости, коварстве и разрушительных талантах»[364]. Ее матери, Матти, нравилось сидеть рядом с Геббельсом за столом. Додд полагал, что министр пропаганды – «один из немногих людей в Германии, обладающих чувством юмора», и часто состязался с ним в остроумии и иронии[365]. На одной редкой газетной фотографии, на которой запечатлены Додд, Геббельс и Зигрид Шульц на официальном банкете, все трое выглядят оживленными, беззаботными и добродушными[366]. Несомненно, снимок сыграл на руку нацистской пропаганде, но в действительности все было не так просто, как могло показаться. Зигрид Шульц говорила позже в одном интервью, посвященном ее воспоминаниям, что в действительности старалась не поддерживать разговор с Геббельсом, хотя казалось, что она с ним «флиртует»[367]. Она уверяла (говоря о себе в третьем лице): «Знаете, Зигрид, которая на этом фото, на самом деле не обращает на него внимания. Он включает свой шарм на тысячу ватт, но оба отлично знают, что на нее это не действует». По словам журналистки, увидев фотографию, Додд «хохотал до упада».

Геринг тоже казался добродушным, во всяком случае по сравнению с Гитлером. В ту пору Зигрид Шульц считала его самым сносным из всех нацистских бонз, по крайней мере «вы чувствовали, что с этим человеком можно находиться в одном помещении», в то время как от Гитлера ее «просто с души воротило»[368]. Джон Уайт, один из высокопоставленных сотрудников американского посольства, много лет спустя вспоминал: «Геринг всегда производил на меня неплохое впечатление ‹…› Если кто-то из нацистов и мог вызывать некоторую симпатию, то, видимо, он был к этому ближе других»[369].

В тот период дипломаты и другие наблюдатели считали, что Геринга вряд ли следует воспринимать всерьез. Он был похож на большого ребенка – может быть, чрезвычайно опасного, но получающего колоссальное удовольствие от каждой новой военной формы, которую он обожал и разрабатывать, и носить. Многие подшучивали над его габаритами, но лишь в его отсутствие, когда он наверняка не мог их услышать.

Как-то вечером Додд с женой отправились в итальянское посольство на концерт. Явился туда и Геринг. В необъятной белоснежной форме собственного дизайна он выглядел особенно громадным – «втрое больше обычного мужчины», как писала Марта[370]. Для зрителей расставили старинные позолоченные стулья, казавшиеся слишком хрупкими для Геринга. С радостью (и не испытывая никакой тревоги) миссис Додд увидела, что Геринг подходит к стулу, стоящему прямо перед ней. Внезапно она поняла, что не отрываясь наблюдает за тем, как он пытается разместить на хлипком стульчике свое «сердцеобразное» седалище. Пока продолжался концерт, она думала только о том, что стул вот-вот сломается и Геринг всей тушей рухнет ей на колени. Марта писала: «Вид огромного зада, свисающего по краям сиденья в опасной близости от ее коленей, так мешал ей сосредоточиться, что потом она не могла вспомнить ни одного исполнявшегося на концерте произведения».

•••

Что касается дипломатических приемов в других посольствах, то Додд обычно сожалел об огромных суммах, которые тратили на них даже страны, почти разоренные Великой депрессией.