Читаем В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине полностью

Окончательный вариант письма был мягче. «Мы рады, что вы воссоединяетесь с вашей семьей, – писал Додд по-немецки. – Нас беспокоит лишь то, что ваши дети не смогут пользоваться своим собственным домом так свободно, как им бы хотелось. Когда-то мы сами приобрели дом в Чикаго, чтобы наши дети могли наслаждаться преимуществами пребывания на свежем воздухе. Мне грустно было бы сознавать, что мы, возможно, стесним свободу передвижения ваших детей, отчасти лишив их того, что принадлежит им по праву. Если бы мы знали о ваших планах еще в июле, то сейчас не оказались бы в столь затруднительном положении».

Как и любые арендаторы, с которыми поступили некрасиво, Додды поначалу решили терпеть, надеясь, что дети и слуги перестанут шуметь.

Но тише не стало. Хлопали двери, малыши нечаянно забредали за пределы своей территории, и возникали неловкие ситуации, особенно когда Додды принимали у себя дипломатов и высокопоставленных чиновников Рейха. Последние и без того презирали привычку Додда экономить – он носил недорогие костюмы, ходил на службу пешком, водил старый «шевроле». А теперь оказалось, что в его доме проживает целая орава евреев.

«Семья владельца дома производит слишком много шума и создает нам множество помех, что особенно досадно, учитывая, что по долгу службы мне приходится часто устраивать приемы, – писал Додд в служебной записке. – Полагаю, всякий на моем месте счел бы, что владелец дома поступает непорядочно»[423].

Додд даже решил посоветоваться с адвокатом.

Из-за неприятностей, связанных с поведением хозяина дома, и растущих требований к Додду как послу последнему все труднее становилось выкраивать время для работы над «Старым Югом». Он мог писать лишь урывками, по вечерам и по выходным. Добывать книги и документы, которые легко было бы достать, живи он в Америке, приходилось с великим трудом.

Но больше всего Додда тяготило отсутствие логики в мире, в котором он оказался. В какой-то степени он стал заложником собственных знаний и опыта. Как историк, он давно пришел к убеждению, что мир является продуктом действия исторических сил, от решений более или менее разумных людей, и ожидал от окружающих цивилизованного и последовательного поведения. Однако гитлеровское правительство не проявляло ни цивилизованности, ни последовательности, и в стране происходило то одно, то другое необъяснимое событие.

Даже язык Гитлера и партийных чиновников был странно извращенным, словно вывернутым наизнанку. Так, по меткому замечанию Виктора Клемперера, филолога, еврея, проживавшего в Дрездене, понятие «фанатизм» приобрело положительные коннотации и внезапно стало означать «прекрасное сочетание отваги и страстной приверженности идее»[424]. Контролируемые нацистами газеты трубили о нескончаемом потоке «фанатичных клятв», «фанатичных заявлений» и «фанатичных убеждений», которые считались в высшей степени достойными. Геринга называли «фанатично любящим животных» (fanatischer Tierfreund).

В то же время, указывал Клемперер, на основе хорошо знакомых слов рождались понятия, имеющие зловещее звучание, например «сверхчеловек» (Übermensch) и «недочеловек» (Untermensch). «Недочеловеками» теперь называли евреев. Изобретались и новые термины: так, «карательными экспедициями» (Strafexpedition) штурмовики называли налеты на еврейские и коммунистические кварталы.

Поток указов и тревожных сообщений, постоянное запугивание граждан («ох уж эти вечные угрозы наказанием в виде смертной казни») Клемперер считал чем-то вроде «истерии языка», а принятие диких, совершенно неоправданных, параноидальных мер типа повальных обысков объяснял стремлением создать атмосферу напряженности («как в американских триллерах – фильмах и романах»), помогавшую держать народ в страхе. Он полагал, что это стремление является следствием неуверенности представителей власти в себе. В конце июля 1933 г. Клемперер увидел в кинохронике, как Гитлер с сжатыми кулаками и искаженным лицом визжит: «30 января[425] они смеялись надо мной, но мы сотрем с их лиц улыбки!» Ученый полагал, что канцлер имел в виду евреев. Клемперера поразило то, что, хотя Гитлер пытался произвести впечатление всесильного повелителя, складывалось впечатление, что он просто впал в дикую, неконтролируемую ярость. Это парадоксальным образом подрывало доверие к его хвастливым заявлениям о том, что новый Рейх будет существовать 1000 лет, а его, Гитлера, враги будут обращены в прах. Клемперер удивлялся: разве стал бы человек вопить об этом в слепой ярости, если бы «был уверен в незыблемости своей власти, в неизбежной гибели противников?».

В тот день, выйдя из кинотеатра, филолог «ощутил что-то вроде проблеска надежды».

•••
Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное