В семнадцать мальчишеских лет

Обработал. Из-за холма появилась повозка, запряженная парой, в ней трое — так возвращаются навеселе селяне или мастеровые из гостей или с ярмарки. У водокачки лошади остановились. С телеги спрыгнул мужик поздоровее, в котором Ванюшка узнал Степана Желнина — с ведром, как бы намереваясь напоить лошадь. За ним отец, потом Лаврентий. Некоторое время нельзя было разобрать, что там происходило. Потом повозка двинулась обратно, волоча орудие. Враги хватились поздно, кинулись в погоню. Ванюшкин пулемет застучал вовремя. Погоня осеклась. Белые открыли беспорядочный огонь.

Когда повозка оказалась под прикрытием холма, Ванюшка от радости вскочил и закричал «ура». И тут горячо кольнуло в руку. Схватился — кровь. Крикнул Алешке Крутолапову, который оказался неподалеку:

— Посмотри за «максимом» — пойду перевяжусь.

Алешка подбежал:

— Что с тобой? Ранили? Покажи. Эх ты, по-настоящему! — восхитился и поторопил: — Беги скорей, а то кровь вытечет.

— Вся не вытечет, — ответил Ванюшка, — если что, откати и спрячь в кустах.

— Не бойсь, не сплошаю.

Ванюшка побежал через поле к опушке, где размещался обоз. Там он разыскал Аришу — она только что перевязала раненого.

— Ну-ну, вижу, — сказала она. — Погоди, помогу рубаху снять. Эх, миленок, как же она нашла тебя? Ну да ничего, кажется, кость не задела — до свадьбы заживет.

Она смыла кровь, смазала вокруг йодом, наложила с обеих сторон подорожник и перевязала.

— Куда ты? — удержала Ванюшку, — нет, ложись вот тут за жарок и лежи, пока не присохнет.

Слышалась стрельба, к которой Ванюшка уже привык и, если прислушивался, то только затем, чтобы определить, глуше она или резче — наступают наши или нет. Стреляли с одного места. И вдруг трескотню перекрыл тугой звук, словно ударили в басовой колокол. «Небось, отец лупит», — позавидовал Ванюшка. Вскоре трехдюймовка стукнула еще.

— Лежи спокойно, не дергайся, — предупредила Ариша.

Она достала шнурок и стала обмерять Ванюшку вдоль, потом поперек.

— Что это ты делаешь? — спросил он.

— Мерку снимаю.

— Я умирать не собираюсь.

— Экой ты, Ваня, дурашка, право. Да я нешто за этим? Ты теперь настоящий боец. И тебе, красному гвардейцу, не следует как подпаску ходить, наравне с подбором. Тут я шинель приглядела, да велика тебе — наступать на полы станешь. А я ушью ее, подрежу, и будешь ты всем на заглядение. Только не тревожь руку, а то долго не заживет.

Ариша принесла шинель, села рядом и стала распарывать ее по швам.

Гудели шмели, трещали кузнечики, курилось марево над полем, в знойном воздухе стоял звон. И словно из этого звона выпадала песня:

И младший сын в пятнадцать лет
Просился на войну…

Поплыла земля. Вспомнился Витька Шляхтин — сердечный друг, заводской пруд, мать с ребятишками. Как они там?

О тех, кто остался

Тюремный поп Михаил выступал в церкви: «Не только большевиков, но и детей их расстреливать должно! Из них большевики вырастут…»

Из воспоминаний М. П. Ипатовой

Когда Ванюшка оставил мать с сестренками и братом возле чужого дома и затихли его шаги, Мария Петровна пошла к прибежищу. Хозяйка оказалась приветливой, накормила ужином и, постелив постель в свободной комнате, ушла. Младшие скоро уснули. Тоня подсела к матери, прижалась:

— Мама, не беспокойся, он у нас верткий, не поймают его. В «чижика» или в шаровки его никто не мог обыграть.

Завозились воробьи за окном, забрезжил рассвет. Медленно прошел поезд, на крышах — белые флажки. Когда рассвело, мимо прошли эсеры, впереди с белым флагом — Провизин. После революции стал старостой в Ветлужской церкви. За ним — Перевалов, тоже из церковного совета. На обоих кафтаны с парчовой отделкой, на груди медали «За верную службу». Идут встречать белочехов. А потом будут служить благодарственный молебен новым союзникам-братьям.

Мария Петровна забыла в эту минуту о Ванюшке: столько было в душе ненависти.

Еще не вышло солнце, а в городе начались повальные обыски и аресты.

— Не спите? — вошла хозяйка с подойником. — А там комиссара поймали, ведут расстреливать. Идемте смотреть.

— Нет-нет, — ответила Мария Петровна.

За окном двигалась толпа. В середине ее человек в разорванной рубахе, в кровоподтеках, с непокрытой головой и связанными руками.

«Батюшки, Георгий!» — чуть не крикнула она.

Это он, Георгий Щипицын, месяц назад выставил состав с белочехами на выемку.

Толпа будто несла его.

Он высоко держал голову.

Проснулись дети. У Ниночки — жар. Звать доктора — раскрыть себя. Собрала ребят и пошла через Косотур в город.

Лето входило в силу, солнце пекло. Дети просили пить. Младшую несли по очереди с Тоней. Спустились с горы. На Долгой улице махнула из окна Ганя Хрущева, знакомая по подполью.

— Мария Петровна, куда же вы?

— Ганя, дай воды ребятам.

— Меня за восемь лет ссылки успели забыть, а вас тут знают как большевичку. Может, у кого перебьетесь?

— Если б я была одна. Спасибо на добром слове.