В сердце моем

Слова не находились. Он беспомощно обвел взглядом внимательные лица, спокойно устремленные на него, и вдруг у него вырвалось:

- Я ведь не причинил вам вреда...

С минуту он стоял в полной тишине, ожидая их ответа, потом протянул руку, как бы обращаясь с последней просьбой:

- Ведь правда, не причинил?

Рабочие двинулись к нему, кто-то похлопал его по плечу, кто-то пожал руку. Они подняли свои кружки и чашки и выпили за него. "Право, парень он хороший, мировой", - пели они и громко хлопали.

Фулшэм был растроган. Он с трудом справился с волнением. Постояв в задумчивости перед рабочими, пока не стихли аплодисменты, он сказал:

- Спасибо вам, - затем повернулся и решительно пошел к выходу на улицу.

ГЛАВА 20

Трое сидели у обочины дороги, они поднялись, завидев мою машину, окруженную облаком ею же самой поднятой пыли. Они наблюдали за моим приближением, и вид при этом у всех троих был крайне сосредоточенный. Они искали признаков, по которым можно было бы решить - остановлюсь я, чтобы подобрать их, или нет.

Автомобиль был старенький, обшарпанный, это внушало им надежду. Новая современная машина могла принадлежать только человеку богатому, на симпатию которого трудно было рассчитывать безработным; если уж кто-то тебя подвезет, то, скорее всего, владелец ветхого дребезжащего рыдвана. Но мой рыдван был двухместным, и это было плохим признаком. Один я мог разрешить сомнения людей, ждавших у дороги.

Я мог проехать мимо, не заметив их, мог прибавить скорость или заняться изучением спидометра, будто бы озабоченный неполадками в машине, мог даже заинтересоваться лугами по другую сторону дороги, где мирно пощипывали траву овцы.

Один из трех ожидавших сразу принял решение: он поднял скатку и вышел, улыбаясь, на самую дорогу. Я остановил машину, и в это время двое других подхватили свои скатки и котелки и тоже шагнули ко мне.

- Куда путь держите? - спросил я того, кто подошел первым.

- Куда ты, туда и мы, приятель, - ответил он, швыряя скатку в открытый багажник, где на добавочном сиденье лежали мои вещи.

Это было в двухстах километрах от Мельбурна. Я ехал в Квинсленд не только потому, что надвигалась зима, а там теплее, - дело в том, что мне становилось все более мучительно искать работу в Мельбурне. Я просто не в силах был больше сидеть в нетопленной комнате, лихорадочно просматривать в газетах объявления о работе или толкаться на углах улиц среди людей, находившихся в еще более бедственном положении, чем я.

Еще до банкротства "Модной обуви" я начал писать фельетоны. Я сочинял по одному в неделю, печатал их под копирку и рассылал в наиболее популярные газеты крупных городов разных штатов, в надежде, что какой-нибудь редактор рано или поздно что-нибудь да напечатает. Нужно было быть терпеливым рыбаком, чтобы снова и снова забрасывать удочку с наживкой в пруд, полный сытой рыбы.

Несколько месяцев никто не откликался, потом мои фельетоны стали появляться то в одной газете, то в другой, и в конце концов у меня появилась уверенность, что хоть раз в неделю какой-нибудь из моих фельетонов увидит свет.

Платили мне по фунту за фельетон. Таким образом, после закрытия "Модной обуви" у меня образовался небольшой постоянный заработок.

Вот при каких обстоятельствах я покинул Мельбурн и покатил в своей машине по дорогам, по которым сотни безработных двигались пешком на север. Когда кончались деньги, я делал привал и писал очередной фельетон. Я всегда находил общий язык с деревенскими жителями, и это давало мне уверенность, что голодным я не останусь.

Я уже целую неделю был в пути к тому времени, когда подобрал эту троицу у обочины дороги. После того как я покинул Мельбурн, мне не раз приходилось подвозить людей. Но я впервые вез в своей машине трех пассажиров сразу.

У парня, встретившего меня улыбкой, было лицо насмешливого гнома и тонкая шея с большим кадыком. Это был гибкий, худой, крепкий малый, с походкой кавалериста. На нем были сапоги для верховой езды, головки которых заметно отошли от подошв, и бриджи со шнуровкой на икрах, только шнурков сейчас не было, и пустые отверстия для них расползлись и превратились в зияющие дыры. Бриджи были подпоясаны плетеным поясом из кожи кенгуру; вылинявшая синяя рубашка дополняла его наряд. Шляпы на его голове не было, как не было и носков на ногах.

Спутники его были - каждый по-своему - на него не похожи.

- Добрый день, - коротко сказал один из них, бросив на меня быстрый проницательный взгляд, - этого взгляда ему, видимо, было достаточно, чтобы определить, что я собой представляю. Он был мрачноватый, коренастый человек с толстыми небритыми щеками и маленькими, глубоко запавшими глазами. На нем был коричневый костюм в белую полоску и совершенно пропыленные брюки. Встав с земли, он не сделал ни малейшей попытки отряхнуть пыль. Рубашка без воротничка была пропитана рыжеватой пылью, которая клубами носится по дорогам центральных районов, ботинки совершенно сливались с землей, на которой он стоял.