В сердце тьмы

– Простая, как в селе! Битые черепки, объедки, мусор, черепа, ребра и подпорченный труп с вырезанными кусками мяса на бедрах. Не помнишь? Это тогда у тебя планка упала! Последнее, что ты сказал: «Это не люди. Это твари!» А потом только рычал. Тебе удалось отшвырнуть мужика на четыре метра, а в нем было килограмм сто двадцать! Поэтому не веди себя как брюссельская правозащитница! Вместо того чтобы киснуть, прими к сведению, что в тебе есть ярость берсерка, вызываемая по желанию.

– Цифраль, свали, – обронил он. – Мне нужно подумать.

– Kaaikenlaista laameri! Что, будешь так сидеть? Ты пьешь уже три дня. Тебе что, делать нечего?!

– Что-то я замерз, – сказал он, поднимаясь. – Пойду-ка в баню.

* * *

Попытку я делаю на каменистой вершине, неподалеку от храма с кузницей.

Высыпанный на плоский камень зернистый черный порошок удается поджечь. Он шипит и плюется огнем, вызывая клубы густого серного дыма, но горит как-то медленно. Я снова пытаюсь вспомнить пропорции. Уголь, сера, селитра. Может, что-то не так с гранулированием?

Жрец сидит неподалеку на корточках и смотрит со скептичным интересом.

– Для разжигания мокрого дерева лучше драконье масло, – говорит. – Наново ты его не выдумаешь, а это – дурость одна. Мы два дня уже смешиваем, мелем, мочим, толчем и сушим, как ты хотел. А теперь оно воняет.

– Нужно еще раз высушить, – говорю я. – Потом закроем порошок в железной трубе и заткнем ее пулей из свинца. Подожжем второй конец, огненный порошок выбросит пулю дальше и быстрее, чем летит любая стрела. Она пробьет любой щит и любой доспех.

Он качает головой.

– Богам не понравится.

– А что за дело богам?

– Этого нет в песни людей. Они не любят, когда слишком много придумывают. Даже корабли делают точно так, как говорит песня. Порой попадаются одержимцы, которые желают делать другие корабли. Быстрее, больше или маневреннее. С другими парусами или идущие более резким галсом. Такие корабли сразу тонут, и не потому, что они плохо плавают. Призывают проклятие на экипаж, попадают в штормы, напарываются на скалы или на ледяные горы, их преследуют морские твари. Так уж оно и есть. А твой порошок едва горит. И жутко смердит.

– Потому что влажно, – объясняю я. – Просушим его и попытаемся снова.

* * *

Та часть, что связана с кузнечным делом, идет проще всего. Люди, что превратили контроль над огнем в религию, без проблем куют необходимое. Младший жрец смог бы с закрытыми глазами сделать стальной цветок. А потому у меня есть ствол, проверченный в граненом бруске первоклассной стали. Он не длинен – сантиметров тридцать, зато калибром напоминает зенитный пулемет. Свинцовая пуля диаметром с мой большой палец.

Ствол прикреплен к деревянному ложу солидными коваными полосами. Пока это – пищаль. Гаковница. Ей далеко до снайперской винтовки, которая нужна мне более всего. Но всякий путь начинается с первого шага.

Первые испытания – тайные. Единственные свидетели – жрецы. Все, у чего есть связь с огнем, жуть как их интересует. К тому же они хотят знать, для чего служит то, что мы в поте лица изготавливаем в их кузнице уже несколько дней.

Смотрят, как я всыпаю среднюю меру пороха и тщательно трамбую его шомполом, потом вталкиваю в ствол войлочный пыж, затем пулю, тщательно обернутую в тряпицу. Где-то восемь гранов пороха. Должно позволить выстрелить метров на двести. Не будет слишком точным, но хватит. Залп, скажем, десяти таких гаковниц может изменить судьбу этого мира.

Они сидят рядком в своих кожаных кафтанах, изрисованных святыми знаками, в идиотских кожаных шапках, похожих на конверт, и с интересом смотрят на меня. Никто из них не выше метра сорока. Надо бы еще изобрести им чипсы.

Я протыкаю отверстие гвоздем, осторожно укладываю гаковницу между камнями и раздуваю фитиль запала, размещенный ради безопасности на длинной палке. Потом подумаем о кремневом замке́.

– Нам стоит спрятаться за ту скалу, – говорю.

– Зачем? – спрашивает главный жрец капризным тоном. – Так мы ничего не увидим.

– Затем, что если я сделал что-то не так, сила огненного порошка может разорвать железо, а его кусочки обладают такой силой, что разорвут нас на части.

Кажется, я их не убедил, но они послушно уходят за скалу. Выглядят, как три расстроенных хомяка. Я приседаю рядом и вытягиваю палочку с тлеющим на конце шнуром, пропитанным серой.

Попасть фитилем в небольшое отверстие с помощью трехметровой жерди оказывается труднее и нервеннее, чем казалось сперва. Особенно под внимательным взглядом трех комично серьезных карликов.

– Заткните уши, – говорю. – Будет страшный гром.

Но сперва слышно ядовитое шипение, из отверстия выстреливает пучок лилового коптящего огня, и лишь потом грохает. Примерно, как выстреливает пробка из хорошенько встряхнутого шампанского.

Я вижу пламя на конце ствола и клуб седого дыма, потом слышу лязг металла старого панциря, висящего на столбике как цель, в пятнадцати шагах. Близко, но это лишь демонстрация.