В сердце тьмы

Она развернулась на месте, после чего оттопырила в его сторону маленькую круглую попку и профессионально, точно стриптизерша, крутанула ею.

– Насмотрелся? Может, мне у шеста потанцевать?

– Подрасти раз в пять – и я найду для тебя применение. Я понимаю, мое подсознание дает мне понять, что я эмоционально незрел. Взрослый, ответственный мужчина не соглашается на участие в тайной программе и не покидает орбиту Земли. Впрочем, мне об этом говорили всю жизнь. Синдром Питера Пэна, и все такое. Отсюда и Динь-Динь. Нахер, Динь-Динь. Скажи Капитану, чтобы подтерся крюком. Доброй ночи.

Он взмахнул рукой, но она ловко отскочила и встала на торчащей из ствола ветке. Окружающий ее переливчатый отсвет оказался парой быстрых, опалесцирующих крылышек, похожих прожилками на стрекозиные, но в форме тех, какие можно видеть у больших тропических бабочек. Она распростерла их и теперь мерно ими двигала, совершенно как бабочка.

– Лапы, селюк, при себе держи! Можешь смотреть, но не прикасайся. А если не хочешь меня, зачем звал?! – Последнюю фразу она уже выкрикнула, а потом стала плакать. – Сказал на меня – стерва… И еще – чтобы я с лосем… – всхлипнула.

Драккайнен смотрел на это равнодушно, с абсолютно неподвижным лицом.

– Ты – цифрал, – произнес он мертвым голосом и – третий раз в жизни – потерял сознание.

* * *

Я прихожу в себя парой минут позже. Над головой – частокол стволов, слабый свет мрачного дня разрезан ветвями, подо мной – каменистая почва, подлесок, полный шишек. В желудке скверное, давящее чувство, несущее ощущение болезни.

И еще – этический закон в сердце.

Я перекатываюсь на бок и тяжело встаю. Надо взобраться на вершину.

Кошмар все еще горит у меня в мозгу, но я не вижу вокруг ни огней, ни фей. Стараюсь не думать об этом. Это больше меня.

Я сошел с ума. Абсолютно. Видение, бред, welcome to Cockooland. А может, цифрал уцелел. Уцелел, перестроившись в нечто такое вот. Я утратил контроль над телом, гиперадреналин, тактические возможности, умение фехтовать, искусство сражения и знание языка, но получил дурацкую феечку, летающую вокруг моей головы с кретинскими комментариями. Сам не знаю, какой вариант лучше.

Займусь этим позже.

По очереди.

Это больше меня. Просто-напросто случаются такие дни.

По дороге я вырезаю себе приличный посох. Не те времена, когда я прыгал по горам, что козочка. Теперь я едва перебираю ногами и опираюсь, словно пилигрим, на посох.

Марш мой монотонен и мучителен, но позволяет использовать мозги. Собираться с мыслями, делать выводы. Например, примем как рабочую гипотезу, что меня и вправду временно превратили в дерево. Но можно предположить, что я был загипнотизирован. Провел некоторое время, торча на вершине горы, погруженный в кататонию, а все остальное – просто бред. Так значительно гигиеничнее. Но это не объясняет копья.

Я вижу заросший продолговатый след посередине грудной клетки, помню агонию, все время чувствую легко узнаваемую, тянущую боль, что сопровождает заживление, только пульсирует она где-то внутри меня, стегая органы, которые не имеют права так заживать. И все же заживают. Сердце работает, я чувствую это, особенно бредя шаг за шагом вверх по лесистому склону; оно все еще лупит внутри меня, как затягивающаяся рана. И эта тлеющая на грани ощущений тянущая боль проникает сквозь ребра и легкие, отдается в лопатке. Ровно там, где проходило древко. А если меня действительно превратили в дерево, можно понять, отчего я не умер. Согласно некоей кретинской логике, это объяснимо. Спас меня ван Дикен. Переусердствовал. Проткнул копьем, но наложил на меня нечто, что – в рабочем порядке и с отвращением – я готов назвать заклятием. Прежде чем умереть, я успел стать деревом. И не умер потому, что деревья не умирают из-за повреждения ствола. По крайней мере, не сразу. Дерево может умереть от болезни, недостатка света или воды. Корневая система может не пережить, если срубят ствол, но порой она способна породить следующее деревце. Оттого я, как дерево, выжил.

Но если бы я каким-то чудом, проявляя знание, волю и умения, которыми не обладаю, поскольку слишком прост, сумел бы перепревратиться в человека, я стал бы человеком, пробитым копьем. Пробитым смертельно. Двойная страховка. Но когда я был деревом, Воронова Тень вырвал из меня копье, и потому я проснулся живым. Quod erat demonstrandum.

Раненый, больной, бредящий – но живой. Очередной вопрос: что вытащило меня из ствола? Воронова Тень сказал, что никто не сумеет сделать это, лишь я сам. Будто сквозь туман я помню, что пытался. Помню усилие и какие-то кошмары. Ночь, волки и дождь. Но также помню, что не справился.

Кажется.

Я выхожу из леса и бреду вверх, через луг, поросший острой серо-голубой травкой. Опираюсь на посох, упираюсь в колени ладонями и бреду вверх по склону, к вершине, которая, кажется, лишь отдаляется, словно гора растет по мере того, как я на нее поднимаюсь.