В сердце тьмы

– Жертва из яловок охраняет твоих женщин, глупец! – цедит Бондсвиф с полным достоинством пьяницы, гордого тем фактом, что если не захочет, не качнется. – Ты хотел сохранить сыновей, значит, нужно было пожертвовать быка.

– У меня десять быков! – кричит разозленный мужчина. – Да я бы и сто добыл, скажи ты об этом! Но ты сказал «яловки»!

Дальнейших тирад я не понял, но предположил, что это проклятия.

Скандал продолжается некоторое время, пока предводитель не мочится вдруг на ближайший менгир, плюет на землю – и все уходят.

Через несколько шагов один из них разворачивается, делает несколько шагов, перебирая ногами, и замахивается.

Копье взлетает по красивой параболе. Бондсвиф делается недвижим, широко открытыми глазами глядя, как наконечник копья протыкает бок Глиффнака.

Длится это секунду.

Раздается отчаянный скулеж, создание резко скорчивается, дергая за древко, но копье пробивает его насквозь. Йети тянется за спину, ломает древко пониже наконечника, вытягивает его из раны. Отползает под каменную стенку, где прикладывает к ране горсти снега. Я смотрю, как темная кровь впитывается в импровизированный компресс, но ее явно меньше, чем можно было бы ожидать. Похоже, с ним не так уж и плохо. Копье явно пробило кожу и скользнуло по ребрам. У йети идет кровь, но он не кашляет розовой пеной, не задыхается, у него нет признаков пневмоторакса.

Бондсвиф продолжает стоять совершенно неподвижно, наконец разворачивается на пятке и возвращается в дом.

– Почему ты не отклонил копье? – спрашиваю я.

Бондсвиф сидит на своем обычном месте у очага и мрачно смотрит на спутанный фетиш, который бросили ему под ноги.

– Молчи, – цедит с едва сдерживаемой яростью. – Кто ты такой, чтобы меня поучать?

А потом вдруг разворачивается в сторону вечно закрытой двери.

– Нет! – кричит с упрямством. – Молчи! Молчи и подохни наконец!

На столе под стеной лежит печеный окорок серны. Он холодный и начатый. Не спрашивая позволения, я отламываю кусок от конца, кость с куском мяса, беру еще кувшин, который наполняю из установленной на крестовине бочки, и без слов возвращаюсь к своей подкове.

Смотрю на подкову. Обгрызаю мясо, запиваю пивом и сижу на жесткой шкуре, глядя на подкову.

Подкову, которая вдруг начинает двигаться.

Сперва раскачивается из стороны в сторону – легонько, но с увеличением амплитуды. Я замираю с зубами, воткнутыми в мясо, кувшином в другой руке, а подкова раскачивается все сильнее. Я хочу позвать Бондсвифа, но не могу издать и звука. Боюсь, что все прекратится.

Тем более, что я ничего не чувствую. Не прилагаю усилий, даже не сконцентрирован, не толкаю ее взглядом. Просто смотрю, а подкова раскачивается на ремне.

Осторожно раздумываю, что надо бы попытаться изменить ее направление, и вижу, как кусок железа притормаживает, а потом маятниковое движение входит во флуктуацию, подкова начинает двигаться по эллипсу, затем по кругу, а позже принимается раскачиваться вперед-назад. Движение становится более размашистым, мне приходится отклонять голову, а потом и отодвинуться, чтобы не получить в лоб.

Я гляжу в сторону и вижу, что Бондсвиф Оба Медведя напоминает соляной столп. Он вовсе не удивлен и не поражен моим талантом. Бондсвиф Оба Медведя напуган. У него побледневшее до пепельности лицо, полуоткрытый рот и вытаращенные глаза. Он чуть качает головой, словно отрицая нечто, а потом начинает отодвигаться.

Я снова меняю направление движения подковы, поскольку движение вперед-назад слишком выматывает. Того и гляди, тяжелая железяка заедет по лбу.

Песенник стоит, остолбеневший, некоторое время, затем неуверенно присаживается, судорожно хватает свой рог. Оковка рога постукивает о край кувшина, потом и о зубы моего мастера.

– Я сдвинул подкову, – говорю я не слишком уверенно. – Что теперь?

Мне приходит на ум, что сейчас он прикажет мне разбить наковальню.

Он же открывает рот, закрывает глаза и отрицательно покачивает головой. Бормочет что-то вроде: «Нет… Нет, изыди!» – и бережно обнимает рог ладонями.

В комнате вдруг становится холодно. Я машинально поглядываю в сторону двери, потом на ворота, ведущие в пещерку с припасами, но те тоже закрыты.

Птицы начинают вопить; я слышу, как тарахтят и постукивают вокруг нас фетиши. Что-то падает. Потом я слышу грохот и вижу, как по полу катится рог.

Колдун сидит ровно и удивительно прямо, словно его нечто обездвижило, прижало руки к бокам.

– Нет… Нет… Не позволь ему… – слышу я. Останавливаю подкову ладонью и смотрю на него, так как мне приходит в голову, что за дверью в пещеру скрывается ван Дикен.

Я медленно встаю, думая об оставленном в бане мече. К счастью, нож у меня при себе. Я поддеваю цубу большим пальцем, защелка со щелчком уступает. Если это и правда ван Дикен, я не позволю ему и рта раскрыть. Когда-то я умел точно и быстро метать нож на пять метров. Обычно это происходит куда быстрее, чем нужно времени, чтобы произнести «абракадабра».

Я прислушиваюсь, но до меня доносится только шорох и постукивание падающих мелких предметов, которые будто ожили.

– Есть тут Деющий с рыбьими глазами, которого зовут Аакен?