В середине века

Белов, порадовавшись успешному прояснению загадки, вынул из сейфа две пачки махорки — еще довоенной, из Кременчуга — и вручил их проектировщикам. Оба, хотя и не курили, с благодарностью приняли роскошный дар: даже сибирская махра ходила золотой лагерной валютой, о кременчугской и говорить не приходилось — Украина второй год лежала под немцами, о тамошней махорке вспоминали со вздохом.

Утром следующего дня я направился на Малый завод. От БМЗ до ММ3 было с полкилометра, но дорога тянулась неровная, она петляла между валунами, проваливалась в рытвины, вспучивалась колдобинами. Был и другой путь — по трубопроводам. Трубы местами опускались до самой земли, местами вздымались над долинками и провалами. Укутанные в асбоцементные плиты, стянутые стальными обручами, они были много удобней земных дорог — для крепких ног, естественно. Я по этим трубопроводам и шествовал, и бегал, только в пургу побаивался — при сильном ветре кое-кого и на земле сносило, а на трубе и вовсе никому было не устоять. В то утро погода была отличная, на высоте бежалось хорошо. И я бежал с воодушевлением.

В обширном кабинете начальника ММ3 в 1939 году у меня был свой стол. Я тогда занимался исследовательскими балансовыми плавками, результаты которых Бунич и положил в основу проекта БМЗ. И вошел в этот хорошо знакомый кабинет с чувством, что посещаю родную квартиру.

Но не было ни моего маленького стола у правой стены, ни левого большого, за которым сидел главный металлург комбината (тогда им был Федор Аркадьевич Харин). Остался лишь стол бывшего начальника ММ3 Ромашова. Их давно уже не было в Норильске, обоих еще перед войной арестовали за что-то реально случившееся или нехитро придуманное — оба, наверное, бедовали в каком-нибудь из лагерей. А за столом сидели рядом два плотных лысых человека, удивительно похожих друг на друга, — и лишь приглядевшись, можно было разобраться, что один помоложе и покрасивей другого. Помоложе и покрасивей выглядел Логинов. Вторым был Шевченко.

— Садитесь! — приказал Шевченко, показывая рукой на стул, и обратился к Логинову: — Хочу тебя познакомить, Алексей Борисович, с начальником теплоконтроля на БМЗ. Я думал его наказать за то, что публично клевещет на мероприятия по выдаче никеля, обещанные правительству. А он сам задал мне трепку, да еще по селектору! Не хочу, говорит, с вами разговаривать, пока не научитесь техническому языку. Жуткая личность! Ты его бойся, он и тебе выдаст не меньше, чем мне.

Шевченко с удовольствием вышучивал наш телефонный разговор. Логинов улыбался. Я вымучил из себя какую-то приличествующую улыбенку. Логинов сказал:

— С Сергеем Александровичем знакомы. Значит, такое же обследование у меня, что проделано на БМЗ?

— Такое же, — подтвердил Шевченко. — И у тебя, возможно, не все в ажуре. — И он опять заговорил со мной — уже серьезно: — Вы, конечно, не знали, что та скорость воздуха, которую определили в воздухопроводах, абсолютно недопустима. Но что ее уже нельзя превзойти, понимали, и за это вам спасибо. Но главное не в том, что вскрыты технологические безобразия. Открывается и путь к повышению производительности плавильного цеха, о котором еще недавно не догадывались. К нам самолетами уже доставляются части обещанной воздуходувки. Она эффекта не даст, это вы Сорокину сказали верно. Единственный выход — строить новые воздухопроводы. На днях я улетаю в Москву просить металл для дополнительной нитки труб. Но я вызвал вас не для того, чтобы поделиться этими, в принципе секретными, сведениями. Хочу знать, чем сам могу помочь вам? О чем хотели бы попросить?

Я не хотел ничего выпрашивать. В бытовых мелочах я не нуждался, а свободы, единственного, чего мне не хватало, Шевченко подарить не мог. Он вглядывался в меня, он понимал, почему я молчу.

— Да, конечно, выпустить вас на волю я не могу, — заговорил он снова. — Но о сокращении срока заключения похлопочу, это в моих силах. Вы жаловались, что без «ног». Сегодня вас сфотографируют на пропуск бесконвойного хождения по городу. Больше не потребуется посылать к вам, как к владетельному монарху, специальных курьеров или выделять вооруженный конвой, чтобы лично увидеть вас и пожать руку.

Он подкрепил эти слова тем, что встал и пожал мне руку. Я был бесконечно смущен. Обратно в свою лабораторию я бежал по тому же трубопроводу. А потом удивлялся, как не сверзился с высоты, — от волнения пошатывался на узких трубах, как пьяный.

Вскоре Белов порадовал меня, что готовится список на снижение сроков заключения особо отмеченным за трудовое усердие заключенным. Мне намечается самая высокая льгота — три года «досрочки».

— Да зачем так много? — удивился я. — До «звонка» к приходу списка мне останется не больше двух лет.

— Больше потребуем, охотней уважут. Виктор Борисович сказал — сделаем все, что в наших возможностях.