В середине века

Больше всего меня тревожило, что скажет Казаков, когда воочию убедится, какое изделие нам доставили. Он не спешил с приговором, пока не развернул с десяток укутанных в вощеную бумагу лопастей и деталей поменьше. Тогда душа его сама не вынесла молчания.

— Ну, японцы! Ну, японцы! — сказал он, качая головой. — Ведь пленные, побежденные, бесплатно отдавали свое имущество лютому врагу, так это надо квалифицировать по нашей морали. А как старались! Как умело разбирали и окутывали все части. Не простая работа — мастерство! Отлично изготовленная, отлично демонтированная турбина, должна работать только отлично.

— Но она у японцев не работала, — сказал я.

Казаков пожал плечами и усмехнулся. У него была очень выразительная усмешка — всегда разная и всегда красноречивая, как хлесткие слова. В данном случае он улыбался победно, он заранее предвидел успех.

— Не работала, да. Но почему? Наладка турбины не только техника, она сродни искусству. Вот тут их наладчики подкачали. Возможно, сказалось, что дело уже шло к поражению, руки опускались. А всего вероятней — не хватило времени для вдумчивого неторопливого монтажа. У них хоть и не бытует наше «давай-давай!», но в конце войны тоже не разрешалось валандаться…

Два происшествия запомнились мне в дни «дудинского сидения». В какой-то из вечеров ни Казаков, ни охранявший его майор не вернулись в гостиницу. Ничего особенно тревожного в этом не было, хотя заключенному, даже со своим личным охранником, не полагалось в пьяном виде шататься по ночному городу, а что оба они пьяны и потому задержались, я ни минуты не сомневался. Но я оказался прав лишь наполовину. Под утро в гостиницу ввалились оба. Казаков, лишь слегка под хмельком, с трудом тащил полностью бухого майора. Уложив своего охранника на диван, Казаков вынул из кармана пистолет и передал мне.

— Спрячьте, это его. Нажрался, черт! Никогда не думал, что придется стать конвоиром своего охранника.

— Да что с вами случилось?

Казаков объяснил, что майор вечером отпросился у него посетить приятеля, живущего в Дудинке. Я уже знал, что отношения у Казакова и охраны сложились своеобразные: не майор опекал своего подконвойного зека, а зек Казаков следил, чтобы его конвоир не попадал в неприятности и, во всяком случае, далеко не отлучался. В данном случае майор именно чрезмерно отлучился и до полуночи не явился охранять Казакова.

В середине ночи встревоженный Казаков отправился на розыск своего конвоира. Квартиру приятеля майора он знал, поскольку не раз приятно проводил там время со своим охранником. Оба они, и майор, и его приятель, сидели за столом, но уже в дымину готовые, и бессвязно что-то бормотали, таращась во все глазенапы. Казаков тоже принял немного для бодрости и потащил майора в гостиницу. По дороге тот упал, из кармана у него вывалился пистолет. Чтобы майор не потерял оружия, Казаков положил его в свой карман.

— Три раза он по дороге падал, и я с ним, — поделился Казаков ночными происшествиями. — Больше всего боялся, что нам попадется вооруженный патруль. Мне-то ШИЗО — максимум, да и из него начальство вызволит, а ему? Разжалование, увольнение из армии, а на что он без своих погон годится? Всю дорогу жалел, что не оставил его у приятеля, пока не очухается. Теперь посплю.

Казаков проспал до полудня сном праведника. А майор проснулся утром и сразу в ужасе схватися за пустой карман. Я не удержался от соблазна помучить его и вернул пистолет только тогда, когда он уже готовился рвать волосы от отчаяния. Впоследствии воспоминание о ночном событии часто бывало у Казакова и опекаемого им охранника поводом для смеха.

Второе происшествие было из тех, что смеха не вызывают и горестно запоминаются на всю жизнь.

В бухгалтерии порта среди прочих заключенных я заметил женщину моих лет, худую, не очень красивую, зато с резко очерченным, умным и волевым лицом — помощницу не то бухгалтера, не то счетовода. Но не умное и властное лицо было в ней необычно, женщины такого рода в лагере встречались нередко, особенно среди жен недавно высокопоставленных «врагов народа». Необычными были ее волосы. Я никогда не встречал копны такой покоряющей красоты. Густые, цвета молодого каштана, природно волнистые, сияющие каким-то внутренним светом, они вздымались облаком вокруг головы, с трех сторон закрывали шею. И даже некрасивое, исхудалое лицо казалось порой почти прекрасным в великолепном обрамлении блестящих волос.

При первом же появлении в бухгалтерии я засмотрелся на волосы этой женщины и потом пользовался любым случаем прийти полюбоваться на них — чаще всего ходил подписывать требования на материалы со склада. Женщина быстро заметила, что меня интересует не так подпись на бумагах, как ее волосы — она хмурилась, ей не нравилось мое разглядывание.