В сетях феноменологии. Основные проблемы феноменологии

Учитывая то, что для Канта чувственность и рассудок «не могут выполнять функции друг друга», что рассудок как таковой не способен к созерцанию, а созерцание к мышлению, Кант был вынужден найти такую способность, которая содержала бы в себе и чувственное, и интеллектуальное. Такой способностью как раз и выступает воображение. Очевидно, что открытием фигурного синтеза Кант пытался найти тот единственный способ, каким рассудок может доказать свою объективность в отношении чувственности. Поэтому для Канта рассудок

под именем трансцендентального синтеза способности воображения производит на пассивный субъект, способностью которого он является, такое воздействие, которое по справедливости может быть названо аффицированием внутреннего чувства.[54]

Становится ясным, что проблему воображения как функции рассудка Кант связывает с так называемой проблемой «самоаффицирования». Всякое наше представление, в том числе и представление внешнего чувства (представление в пространстве) принадлежит прежде всего внутреннему чувству (времени), принадлежит субъекту, т. е. является субъективным. Соответственно, притязание на объективность или «объективную значимость» представления требует априорного доказательства. Его — то Кант и обнаруживает в спонтанной деятельности воображения, поскольку благодаря последнему мы не только способны усмотреть феномены своей же собственной внутренней жизни, но и отдать себе отчет как в том, что нам вообще что — либо дается в чувственности, так и в том, что нами вообще что — либо мыслится в рассудочной деятельности. Воображение выступает тем, что в некотором смысле обусловливает само движение кантовской «Критики», саму возможность усмотреть различие чувственности и рассудка, равно как и априорные формы их деятельности.

Необходимость воображения как для исследования чувственности, так и для исследования рассудка

Изложенные размышления возвращают нас к вопросу о способности, осуществляющей само разделение познавательного акта на чувственность и рассудок, а также к тем характеристикам, которые можно выделить в них при таком их трансцендентально — «изолированном» рассмотрении.

Каким же еще образом Кант приходит к открытию априорных форм созерцания и мышления, если не через такую способность, которая в состоянии осуществить своего рода «рефлексию» относительно источников познания. А если учесть, что целью исследования выступают «чистые формы» познания, то такая способность должна в свою очередь носить статус способности трансцендентальной. Принимая во внимание то, что как чувственность, так и рассудок (даже в их априорных формах) не способны прояснить друг друга, такая роль трансцендентального прояснения остается на долю воображения, поскольку еще и оно мол — сет иметь, по Канту, трансцендентальную роль.

Если Кант обозначает пространство и время как чистые созерцания, то речь идет в первую очередь о созерцании, а значит, необходимой характеристикой последнего должно являться непосредственное (отношение к предмету). Вместе с тем Кант указывает на то, что пространство и время не могут быть эмпирическими понятиями («пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого — нибудь опыта»; «время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого — нибудь опыта»[55]), наоборот, всякое эмпирическое созерцание получает свое единство благодаря априорным формам чувственности: «пространство есть не что иное, как только форма всех явлений внешних чувств, то есть субъективное условие чувственности, при котором единственно и возможны для нас внешние созерцания»,[56] «время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний».[57] Более того, чистый акт созерцания должен быть неограничен никаким созерцаемым: «первоначальное представление о времени должно быть дано как неограниченное»,[58]

Для того чтобы без помощи рассудка в определенном смысле «усмотреть» сами чистые формы пространства и времени, требуется такая способность, которая может как бы заключить в скобки многообразное эстетического горизонта. Отличительной чертой такой способности созерцания являлось бы при этом разделение целостности актуального представления (в нашем же случае: представление также и без присутствия явления). Ведь только в таком случае возможно «усмотреть» изначальные представления, или, как выражается сам Кант, «первоначальные представления».