В сетях интриги. Дилогия

Держа в одной руке лист со стихами, он оправлял другою шпажонку, кафтан, свой тощий парик и даже не заметил общего короткого смятения, объятый страхом выступления среди такого большого и важного собрания.

— Здесь я, здеся, государыня-матушка… всемилостивейшая императрица, солнышко наше ясное! — робко лепетал поэт, сгибаясь почти вдвое и на ходу отвешивая земные поклоны. — Жду приказаний твоих, богиня и муза пресветлейшая, олимпийских!..

— Ну, что ты там нацарапал… докладывай… А ты, Носушка, не мешай, не вертися под ногами! — цыкнула царица на любимого шута, по кличке Нос, который так и вился у ног державной госпожи, словно преданный пёс.

— Дай нам послушать стихосложение сего хвата! — уговаривала завистливого урода царица. — Не ремствуй чрез меру. Наших милостей и на тебя, и на него хватит!.. На вот…

Тяжёлая груша, брошенная царственной, белой и полной, хотя слишком большой рукой, была совсем по-собачьи, ртом, на лету, подхвачена горбуном-шутом. Чавкая, стал он уплетать сочный плод. Анна обратилась снова к поэту:

— Читай, коли не больно длинно оно у тебя. Уж просим: пощади, помилуй!..

— Сочинение моё много кратче твоих добродетелей и великолепий, всещедрая монархиня!

Отдав ещё пару поклонов, он стал в позу и начал читать с повышенным выражением, громко и нараспев:

Светом Анна — осияна!
Восклицайте все: «Осанна!..»
Императорского сана
Процветай украса, Анна!..
Всякий громко пой осанну!
Уму Анны, её сану…
Солнце, зори — в Анны взоре:
В дружном хоре вскликнем вскоре:
«Минуй, горе, нашу Анну!»
Все… по…

Докончить панегирика ему не пришлось.

Уже при начале второго куплета Анна, незаметно озираясь, грузно налегая на спинку своего кресла, дала знак обоим врачам, и те снова поднесли ей флакон с солями, повторили приём возбуждающих капель… Но это не помогло. С лёгким стоном Анна снова склонилась на руки Бидлоо и Бирону и теперь на несколько мгновений совершенно потеряла сознание.

Гости вскочили с мест в тревоге, с говором… Музыканты на хорах, полагая, что ужин кончился, грянули молодецкий марш.

— Сидите… не вставайте! — прорезал общий гул и говор резкий, властный голос Бирона. — Это пустое… Её величеству лучше… Не тревожьте государыню беспокойством своим!.. Музыку остановить… Молчите там… гей, вы, музыканты!..

Музыка стала не сразу, нестройно затихать… Гости, бледные, напуганные, кто стоял, кто опустился на свои места… Говор смолк… замирали оборванные звуки отдельных инструментов, не успевших сразу остановиться… Наконец все утихло.

И прозвучал слабый, болезненный голос Анны:

— Сидите… прошу, пожалуй… Я на минутку…

Она встала и шепнула врачам:

— Ведите меня скорее!..

Врачи и Бирон почти вынесли из зала Анну, совсем теряющую сознание от нестерпимой боли и сдержанных мук…

Минутная тишина дрогнула. Все смешалось… Блеск и веселие недавнего пиршества сменились смятением и страхом.

Глава II ВЗДОХИ ЗЕМЛИ

Прошло дней пять после весёлого придворного бала, законченного так тревожно и смутно.

Ранние морозы сменились оттепелью; холодный затяжной дождь сеял, словно из сита, целый день. А к полуночи, подгоняемый резкими порывами ветра, налетающего с запада, с моря, казалось, хотел залить своими струями притихшую, спящую столицу.

Мрак ненастной ночи ещё больше оттенялся редкими, колеблющимися огоньками уличных фонарей, ещё не потушенных ветром кое-где, на более людных улицах и площадях. Рано упавшая ночь не вызвала в окнах весёлых огоньков ни во дворцах, где притихли пиры, ни в бедных домишках, где ставни плотно прикрыты, чтобы холодный ветер меньше врывался в щели окон…

И только тонкие стрелы света изредка пробиваются в эти щели ставен и тонут, словно растворяются, во влажной, холодной тьме.

Крепко прикрыты ставни и двери грязной харчевни Арсентьича, приютившейся в полуподвальном помещении старого дома, недалеко от гавани. Но светлые нити пробиваются и здесь наружу сквозь толщу ставен, а жизнь внутри, ночная, подавленная, нездоровая жизнь кипит там вовсю.

Сам кабатчик, чёрный, поджарый, похожий на большого жука, сидя у выручки за стойкой, зорко поглядывает во все стороны, наблюдая за разнообразной «публикой», наполняющей этот вертеп, полуночлежку, полукабак. Двое-трое подносчиков суетятся, подавая питьё и незатейливую закуску гостям. Столы все заняты, как и скамьи вдоль стен. Кому не хватило места, устроился на пустом бочонке, поставленном торчком. Многие просто расположились на полу. Несколько сальных плошек и свечей, мерцающих в неуклюжих фонарях и самодельных шандалах тусклыми пятнами жёлтого неровного света, озаряли обширное и низкое помещение, перехваченное посредине толстыми деревянными стойками вместо колонн.