В сетях шпионажа, или «Час крокодила»

Круглов Анюту баловал и многое ей позволял. В свободное время она шлялась по расположению части, где дислоцировался его отдел Смерша, кокетничая с кобеляжничавшими вокруг нее молодыми офицерами, которых держала, однако, на расстоянии вытянутой руки, ездила на работу в его служебном джипе, выменивала у спекулянтов на продукты белье и косметику. Анюта платила майору заботой и лаской. Она была аккуратна, чистоплотна, хорошо готовила и очень рачительно вела их несложное хозяйство. Скромную комнату Круглова в домике вдовой старушки Серафимы Егоровны Клочковой она в одночасье превратила в уютное семейное гнездышко. Начальник Смерша, к великой радости подчиненных, стал уходить со службы пораньше, подобрел, стал мягче. Дома, в обществе Анюты, он расслаблялся, становился веселым, шутил. Хлопоча вокруг него, она без умолку щебетала, рассказывая о красотах Одессы, о великолепной опере, о своем институте и проделках студентов, о морских прогулках на катере и о запахе свежей кефали в порту. В его Камышине не было ничего, кроме Волги да арбузов, поэтому он больше помалкивал, исподволь любуясь красивой ладной молодой женщиной, благоухавшей тонкими трофейными духами, и лишь изредка подшучивал над ее одесским жаргоном и легким подкартавливанием.

— Ну и что? — говорила она. — Мне с таким природным «р» было легче осваивать немецкий язык. А мои сокурсники в большинстве своем так и не научились правильно произносить этот звук.

«Женюсь на ней, — думал Круглов, — вот закончится война, и начну жизнь с чистого листа. Детишек заведем. Я не такой уж старый, а здоровьем и силой Бог меня не обидел. Главное — до победы дожить».

Иногда майор использовал Анюту как переводчицу при допросах военнопленных. Она умела подойти к немцам, и даже самые ершистые из них в ее присутствии оттаивали и кололись, будто свою в ней чувствовали. Круглов давно оформил бы Анюту переводчицей, однако в таком случае ее надлежало сначала проверить по прежнему месту жительства, а сделать это было весьма сложно, так как Одесса пребывала пока под пятой оккупанта.

Одно не нравилось Круглову: в постели Анюта всякий раз вела себя как здоровая тридцатилетняя баба, просидевшая полгода в камере-одиночке и дорвавшаяся наконец-таки до мужика. Это разнузданное бесстыдство его шокировало. Конечно, рассуждал он про себя, Одесса — не Камышин. Международный порт, почти Европа. Нравы там совсем другие, но все же хотелось бы иметь жену поцеломудренней. Насытившись любовью, Анюта мгновенно засыпала, и тогда Круглов подолгу с нежным умилением разглядывал ее розовое фарфоровое личико, не искаженное более гримаской страсти, а по-детски чистое, умиротворенное. Взгляд его скользил по беспорядочно разметавшимся белокурым кудряшкам, густым пушистым ресницам, полуоткрытым алым губкам, нежной шее и неизменно останавливался на двух безупречной формы округлых холмиках, полуприкрытых кружевами комбинашки. Иногда он осторожно отодвигал кружева и целовал то место под левым соском, где едва заметно подергивалась кожа: там билось Анютино сердце.

Конец их счастью наступил в мае. Причиной этой катастрофы явилась одна особенность женской природы: женщина в двух случаях может совершенно бессознательно обронить одно слово или пару слов на родном языке: когда рожает и на пике любовного экстаза. Вот и Анюта в соответствующий момент обронила однажды четыре слова на немецком языке: «Ich habe dich gern». Круглов со школьной скамьи знал каждое из этих слов в отдельности, но ему было неведомо, что они значат, будучи уложенными в одну фразу. Об этом он и спросил переводчицу из штаба дивизии.

— Это то же самое, что «Ich liebe dich», — безмятежно ответила девушка.

— Почему же мы не учили такого в школе?

— Тот немецкий, которому учат в наших школах, и тот немецкий, на котором говорят немцы, — две совершенно разные вещи.

Тот язык, на котором говорят немцы! И тут Круглов вспомнил, что в Одессе до войны была большая немецкая колония со своими школами, библиотекой и огромным собором. Домой он пришел хмурым. В это время началась первая весенняя гроза, и Анюта вздрогнула, испуганная раскатами грома.

— Перекрестись! — повелительно сказал он.

— Я неверующая, — отшутилась она.

«Я тоже неверующий, — подумал Круглов, — а вот креститься по-православному умею».

На другой день он изготовил в своем служебном кабинете несколько липовых документов с грифом «секретно», положил бумаги в папку, а папку после обеда «забыл» на столе в их комнате. Между листами спрятал волосок. Уехал, а через полчаса вернулся за «забытой» папкой. Анюта сидела у трельяжа и чистила перышки. Именно за этим занятием он оставил ее, когда уходил. В машине открыл папку и похолодел: волосок исчез. Значит, она читала документы! Круглов пытался успокоить себя: может быть, это простое женское любопытство? А может быть, ревность? Искала воображаемые письма от другой женщины? Чушь собачья! Ну что ж, устрою ей еще одну проверку.