В шаге от пропасти

Дверь кабинета приоткрылась, и Джонатан вошел. Отец перебирал какие-то папки, на одной из которых стояла кружка с горячим напитком. Кажется, если опрокинется, он и глазом не моргнет. Было в этом вечно спокойном, учтивом, с гордо выпрямленной спиной человеке нечто пугающее, даже зловещее. Глаза Генри скользнули по сыну несколько оценивающе, а после вернулись в исходное положение.

– Проходи, – негромко, но настойчиво произнес Миллер-старший.

Он не любил тратить время на бессмысленные приветствия там, где они не требовались, чтобы показать свою воспитанность.

– Я закончил переговоры с тем магазином, они согласны отдать площадь, – огласил Джон.

– У них и не было иного выхода.

Это так на него похоже – совершенно не замечать заслуг других людей, даже близких. Но существует для него вообще подобное слово «близкие»? Джонатан молча положил желтую папку на стол, приподняв брови. Лишние движения при отце могли быть истолкованы неправильно. Как же Джона это раздражало: перед этим стариком он всё ещё чувствовал себя мальчишкой, хотя вполне мог бы отобрать большую часть бизнеса, сместив его с пьедестала.

Наверное…

В жизни всегда было что-то, что его сковывало, удерживая от решительных действий, которых порой недоставало.

Генри окинул сына вопросительным взглядом, чуть наклонив голову:

– Что-то ещё?

Следы горькой усмешки тут же появились на бледном лице. Да, ждать от отца сантиментов не приходилось, однако надежда на хоть какую-то заинтересованность присутствовала в Джоне по сей день. Ему плевать и всегда было плевать на собственного сына. А порой так хотелось услышать: «Как ты чувствуешь себя? Всё ли в твоей жизни как нужно?»

Хотя…

Что бы он ответил? Коротко и ясно или же постарался бы выкрутиться? Ответ не находился, впрочем, это и не требовалось, ведь такого вопроса в свой адрес Джон не получал никогда. Генри показывал ровно столько эмоций, сколько считал нужным.

Ему так давно хотелось высказать отцу всё, что он думает о нём, но смелости хватило лишь на недовольный тон:

– Ты снова сокращаешь штат? Аделин? В чём она провинилась? – возразил Джон.

– Эта дама не годится ни на что, кроме того, чтобы относить документы в приемную. Глупа как пробка – лишние траты, – без особых эмоций пояснил Генри, поправив лысеющий затылок.

– У нас и так идет сокращение штатов. Аделин была ценным сотрудником, она привлекла на нашу сторону немало инвесторов. Да и к тому же ты хочешь, чтобы в новостном портале снова написали, что Миллеры не дают женщинам делать карьеру? – мужчина скрестил руки.

– Такие вещи уже мало меня удивляют, думал, тебя тоже. Они всегда найдут что написать – дай лишь повод.

– В нашей компании десять управляющих отделом продаж, три твоих собственных заместителя, и все они – мужчины. Аделин работала здесь пять лет! Она была одной из главных фигур.

– Дорогой, не забывай, в этой компании есть лишь одна главная фигура, и это я. Все остальные приходят и уходят.

– Зачем ты вообще нанял меня, если не считаешься с моими решениями? – Джонатан поморщился и нервно провел по подбородку. Кровь внутри кипела как лава.

– Так сделай же так, чтобы я считался, – Генри указал на сына ручкой, а после вновь наклонился к бумагам.

Пока сын босса ехал в лифте, то едва остановил себя от того, чтобы придушить несчастного разносчика кофе.

Хлопнув дверью офиса, Джон быстро сел в автомобиль и с треском ударил по рулю, непроизвольно включив сигнал. В такие моменты легкая неудовлетворенность отношениями с отцом сменялась жгучей ненавистью. Он ненавидел всю его напыщенность, холодность и напускной, истинно британский аристократизм. Вся его жизнь похожа на череду одинаковых действий. Ритуалы, отличающиеся лишь своей периодичностью. Джон чувствовал, как с каждой минутой всё больше тонет в пучине холода, а его мечта вырваться кажется всё более несбыточной, нереальной. Он должен очиститься, должен начать новую жизнь. Но как?