В шесть тридцать по токийскому времени

Этого еще не хватало! День неожиданностей. Поярков изобразил на лице такую муку, что заказчица не решилась пройти вглубь, к стулу, а замерла у двери.

— Не ко времени, что ли? — спросила она. Она была какая-то смущенная, виноватая.

— Пришли заказ вернуть? — зло бросил Поярков.

— Нет, что вы? Хотела сказать, чтобы не приходили в среду… Не надо…

Да, она чувствовала себя виноватой. Но вроде не перед ним, а перед кем-то другим, и тот, другой, послал ее на Биржевую улицу извиниться.

Не шло ей это смущение, виноватый тон не шел. Она была сильной, смелой, уверенной в себе. И рдела сейчас вся от сознания жалкости своей, унизительной для гордого человека

— Не надо так не надо, — обреченно и немножко грустно произнес Поярков. Все у него сегодня рушилось. Все, и это тоже.

— Только вы не сердитесь.

— Отчего же я должен сердиться? Вы назвали день, вы вправе и отменить. Если бы я назначил, другое дело…

— Так назначьте!

— Что?!

— Назначьте, говорю, только не среду. В среду нельзя… Меня не будет.

— Ерунда какая-то! — развел руками Поярков. — Вы понимаете, что говорите. Я хозяин только в своей мастерской, да и то временно, пока плачу аренду господину Сахарову. «Бомондом» не распоряжаюсь. Да и желания не имею распоряжаться. Там другие хозяева. Вы, может быть…

Широко открытыми глазами казачка смотрела на Пояркова. Он сердился, и это пугало ее.

— Вот мною и распорядитесь, — сказала она просто.

— Нет, вы ничего не понимаете. Абсолютно ничего. — Поярков пододвинул к ней старый, с потертой обивкой, стул — Садитесь!

Она кивнула, благодаря за приглашение, села на краешек и стянула с лица газовый шарфик. Еще красивей и неотразимей было это лицо. Волнение сделало его подвижным, глаза горели ярко, и вся чернота их будто выплескивалась на Пояркова. Он, как и в прошлый раз, застыл пораженный.

— Вами распорядиться? — спросил он робко.

— Ну да. Отчего же нет? Катькой все распоряжаются.

Циничное признание. Но Поярков уловил в тоне, каким казачка произнесла фразу, еще и вызов. Вызов оскорбленного человека.

— Вы не из тех, кем распоряжаются.

Она поняла, что переборщила. Конечно, ею распоряжались. Были такие. Только трудно им приходилось.

— Из тех… — сказала она упрямо.

— Что из того? Я тоже не распорядитель.

Казачка оглядела закуток, в котором царствовал мастер:

— Да, конечно…

— Значит, не мне назначать вам время и место.

— Как же тогда встретимся? — снова сказала она просто, будто виделись они много раз и надо было снова условиться о свидании.

Поярков опустился на скамеечку против заказчицы, посмотрел ей в глаза:

— Ну вот что, Катя…

— Катька, — повторила она.

— Все же Катя.

— Если уж хотите звать по-настоящему, то Люба, — открыла она свое имя и сделала это, стесняясь и тупя глаза. Почему-то ей стыдно было произносить два имени вместе.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Хорошо, что Люба…

— Почему?

— Не знаю почему, но хорошо… Так вот, Люба, я сошью вам красивые туфли. Чудесные туфли. Весь Харбин завидовать станет… Но в «Бомонд» не пойду.

— Не пойдете? — Боль затенила ее лицо, боль отчаяния. — Как же так не пойдете? Нельзя вам не идти.

— Это что-то новое. Почему нельзя?

— Зову ведь… Не всякого Катька зовет.

— Догадываюсь.

— Коли догадываетесь, то идите. Только назначьте день!

Он вскочил:

— Да зачем я вам нужен, Люба? Покажу товар хоть сейчас. — Он полез в шкафчик, где хранились образцы, и стал копаться там.

— Не стану смотреть, — сказала Катя.

— Станете! — отбросил он ее возражение и еще глубже всунулся в шкаф.

Катя поднялась, отодвинула шумно стул и тем дала понять, что недовольна и собирается уйти.

— Куда? — испугался он.

— Да туда… откуда пришла.

Поярков бросил свои образцы — ворох цветных обрезков, с которыми возился, кинулся к Кате, взял ее за руку:

— Нет, не уйдете!

— Вот и уйду. — Большая, сильная, решительная, она шагнула к двери.

— Да что вы в самом деле, Люба?! Или туфли не нужны?

Неопределенно как-то она пожала плечами:

— Может, и не нужны…

— Так что вам нужно?

— Не догадываетесь?

— Нет.

Катя была уже у двери и тронула ее. Створка скрипнула тревожно.

— Прощайте, Борис Владимирович!

Его не испугало ее желание уйти, а если и испугало, то не настолько, как вот это «Борис Владимирович».

— Откуда вы знаете мое имя?

Она улыбнулась:

— Знаю.

Лукавая была улыбка, задиристая какая-то.

— Да откуда же?

— Недогадливый вы человек, Борис Владимирович… Однако, пустите, уйду я… — Требовательным движением Катя высвободила свою руку из ладони Пояркова.

— Нет уж! — Он преградил ей дорогу. — Прежде скажите, откуда знаете.

— Какой вы, право, любопытный и настырный… Вот только…

— Что?

— Несмелый…

Его ожгли эти слова.

— Не похож… Не похож на ваших знакомых, — проговорил он с явным желанием оскорбить гостью.

Она вспыхнула:

— А обижать меня не надо, хотя я и Катька всего лишь. Пустите-ка!

Поярков отстранился и дал ей возможность пройти. Без охоты сделал это, с сожалением даже — не гори в нем упрямство, не пустил бы Катю. Однако уж если замахнулись друг на друга, надо бить, и бить по-настоящему.

— Бывайте! — произнес он зло, сквозь зубы, и распахнул перед ней дверь.

Катя торопливо набросила на лицо газовый шарфик и выскользнула на улицу.