В шестнадцать мальчишеских лет

Аксенов был слегка раздосадован поведением Петрова и выругал себя за то, что зря потерял время. Ему вспомнилось, как Петров вел себя в лагере. Он сторонился людей. Вернувшись с работы и поужинав, усаживался в безлюдном уголке и словно дремал с открытыми глазами. Если его в это время окликали, он вздрагивал и изумленно озирался, как будто и вправду крепко спал. Заключенные уже привыкли к тому, что Петров — человек со странностями, и не обращали на него внимания. Это, кажется, его вполне устраивало. Он и не нуждался в обществе. Всегда настороженный, колючий, он работал, ел и спал автоматически, как заведенная машина. Молчал, стиснув зубы, целыми днями, месяцами. Впрочем, иногда его тусклые глаза вспыхивали, огромные узловатые кулаки сжимались, плоское, словно утюгом выглаженное лицо становилось злым. Это происходило очень редко, только в тех случаях, когда кто-нибудь пробовал его подразнить. Он свирепо охранял свое одиночество.

Заключенные, отбывавшие наказание в исправительно-трудовом лагере, работали в тайге, строили узкоколейную железную дорогу. Петрову повезло. Он не валил деревья, не долбил киркой камни, не укладывал тяжелые рельсы. Все восемь лет он проработал в кухне хлеборезом. Он жил не в общем бараке, а в отдельной маленькой комнатке. У него имелись мягкая подушка и более теплое одеяло, чем у других. Никто не знал, за что осудили Петрова. Никто его не расспрашивал. Это было не принято. Но сегодня в конторе, где оформляли документы им двоим, Аксенов случайно заглянул в личное дело Петрова и убедился, что в прошлом этого человека не было ничего таинственного, такого, что оправдывало или хотя бы объясняло его странное поведение. Демобилизованный из армии, Петров работал агентом по снабжению в артели, попытался присвоить десять тысяч рублей и был задержан в тот момент, когда садился в поезд.

Судьи отнеслись к нему сравнительно мягко. Было принято во внимание, что подсудимый, которому в то время исполнилось двадцать семь лет, участвовал в Великой Отечественной войне и был награжден двумя орденами. Аксенову, как и другим заключенным, было известно, что за восемь лет Петров не получил ни одного письма. Вспомнив теперь об этом, он подумал, что, вероятно, этот человек пережил большое горе. Может быть, во время войны у него погибла семья? Сам Аксенов был очень привязан к жене и ребенку, ему стало жаль Петрова. "Надо все же его догнать! — подумал Аксенов. — Совсем человек один — поди, переживает!"

Услышав за спиной шаги, Петров обернулся. Аксенов увидел сдвинутые черные брови, глубокие, словно вырубленные в камне морщины. Блеснули карие глаза, которые выражали непонятно что — не то удивление, не то неприязнь.

— Ты почему же, земляк, от меня убежал? — внезапно оробев, с наигранной бодростью спросил Аксенов. — А я-то тебя ждал-ждал!.. Разве вахтер не предупредил?

Петров, не ответив, продолжал путь. Аксенов уже понял, что напрасно пожалел спутника, нарушил его одиночество. Ясно, что задушевного разговора не получится. Нечего рассчитывать, что удастся вызвать Петрова на откровенность. И все же он продолжал говорить:

— Отслужили мы, брат, от звонка до звонка! Пора и честь знать! Все-таки дожили до счастливой минутки, верно, Петров? Красота-то какая! Раньше мы ее и не замечали. Здесь ведь, если разобраться, настоящий курорт! А что? Ты не смейся. Воздух лесной, климат здоровый, пейзаж лучше не надо! Даже не верится, Петров, что мы с тобой скоро на поезд сядем! И поедем куда угодно, хочешь- на Кавказ виноград есть, а хочешь — на Украину! Слушай, Петров, поехали ко мне! Чего там, ты не сомневайся! Жинка у меня ласковая, приветливая, в доме место для тебя найдется. Подыщем тебе работу и заживешь, как барин!.. Ну, поехали, что ли?

Аксенов слушал себя как будто со стороны, и ему было совестно. "Чего я к нему привязался?" — думал он, а язык против его воли продолжал произносить фразу за фразой.

Петров молчал, мягко шагая по пыльной дороге, и его спина была такой твердой, что Аксенов запнулся и наконец умолк. Остановившись, он поправил на плече рюкзак. Ему было стыдно и немного досадно. Он шел позади Петрова, постепенно отставая от него и почему-то боясь, что тот это заметит. Но вскоре Аксенов снова заулыбался. Он с любопытством и облегчением разглядывал шелестящие сосны, светло-голубое небо с клочьями облаков и влажную землю, остро пахнущую гнилью и еще чем-то свежим, весенним. Он был свободен! Это все же что-то значило, черт возьми!

…Солнце уже коснулось вершин деревьев, когда тайга расступилась. Показалась станция. Блеснуло железнодорожное полотно. На небе вырос силуэт семафора. Похожие на квадратные кусочки сахара, забелели станционные постройки. От шпал одуряюще пахло креозотом. Заглянув под дощатый навес, Аксенов увидел Петрова, который сидел в углу на скамье. Разложив на газете хлеб и колбасу, он медленно и методично двигал крепкими челюстями. Аксенов хотел пройти мимо, но не удержался и заискивающе сказал:

— Приятного аппетита, земляк!