В шкуре зверя

Противостояние не могло длиться вечно. Мир пребывает в равновесии, потому что он в постоянном движении. Весь мир, казалось, теперь пришел в движение, рванулись друг к другу два света и два пламени, белый и синий. На один только стук сердца они стали одним целым, преодолев узкий черный разрыв между ними, и, соединясь, тут же были стянуты могучей и неодолимой, неземной властью в тугой сверкающий кокон, изливающий вокруг себя нестерпимое сияние. Что могло случиться дальше, уже никто не взялся бы предсказать, такая безмерная сила была сосредоточена в том коконе. Страшила даже сама мысль о возможности выхода этой энергии наружу.

Точно два толстых, плетеных из джута, багровых каната, как две руки, сверху и снизу протянулись к сиянию во мраке. Границы миров разошлись, подобно краям зияющей раны. И… все исчезло, словно весь сгусток энергии вырезали из плоти вселенной, оставив взамен черную дыру. Лишь только на мгновение после слепящей вспышки наступила абсолютно непроглядная темень.

Застигнутые бурей в пустыне караваны сбились с проторенных дорог, рассеялись по пескам в страхе и суеверном ужасе перед разбушевавшейся стихией. Животные – мулы, верблюды – не слушались ни людских окриков, ни ударов плетьми. Разбрасывая в стороны поклажу, бежали рабы, безуспешно пытаясь найти убежище среди пустынных барханов. Когда же в округе вновь воцарился мрак, то у несчастных людей забрезжила в сознании слабая надежда на спасение, на то, что, может быть, им все-таки, удастся избежать столь ужасающе-неотвратимой гибели в войне миров и начавшемся вселенском хаосе.

Но только они перевели дух, поднимая головы от земли, стряхивая с себя мертвый песок, как прямо над ними, на расстоянии всего каких-то нескольких лиг, в самой сердцевине облачных громад блеснула, как зеркальная поверхность хорошо отточенного клинка, белая змея молнии. Она рассекла всю толщу колышущейся плоти туч сверху донизу, от самой недоступной ничьему взору вершины до почти ползущего по земле брюха. Тут же последовавший за этим удар грома был так силен и страшен, что едва не разорвал на части черепа оглушенных людей. Их многоголосый крик отчаянья и ужаса потонул в глухом протяжном гуле, который, уже не стихая, сопровождал все усиливающийся и усиливающийся ливень молний. Сначала одиночные, затем разряды огненных стрел стали свиваться между грозовыми облаками в клубки светящихся змей, соединяясь в гигантские извивающиеся плети, будто кто-то невидимый неистово нахлестывал стихию и без того бушевавшую над миром, злобя ее еще больше, доводя до иступленного безумия. В какой-то момент рухнули, наконец, сдерживавшие этот разрушительный натиск силы равновесия энергий.

К земле устремился огромный извивающийся шнур-змея, первый проводник, прокладывающий путь другим пламенеющим и жалящим тварям. Началась война. Битва земли и неба. Они изрыгали друг в друга тьмы и тьмы огненных стрел. Песок плавился, воздух сгустился и кипел, выжигая жадно хватавшие его легкие людей и животных. Уродливые рубцы запекшейся земной плоти покрыли барханы, черный маслянисто-липкий пепел сожженных заживо реял над полем битвы. По обе стороны света бок обок медленно всходили два гигантских светила, две звезды, белая и синяя. И по мере того как поднимались они над горизонтом, плавились и стекали к подножиям вершины каменных гор, скованные до того времени ледяными оковами.

В центре этого вселенского столпотворения стоял Дзигоро, бесстрастный, как вечное небо над его головой. Он был по-прежнему невредим.

– Я очень ценю твой урок, – произнес он. – Но не мог бы ты убрать бурю с равнины, не стоило вмешивать в наши дела ни в чем не повинных купцов и караванщиков. Если ты очень устал, пытаясь меня убить, то так и быть, я сам займусь этим.

– Ты?

– Или?

– Ты же всегда презирал магию.

– Я и сейчас считаю, что нельзя приказывать тому, кто подчиняется лишь воле всемогущих богов. Но если ты не против, я попрошу бурю успокоиться.

Озадаченное и злобное выражение лица египтянина сменилось презрительным. Дзигоро, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, свел ладони вместе и прошептал несколько слов, которых маг не смог расслышать. И, о чудо! Произошло то, в чем египтянин не мог признаться даже самому себе, так быстро смирить гнев стихий не смог бы даже его повелитель. Толщи грозовых облаков таяли прямо на глазах, превращаясь в легкую серебристую дымку, которую тут же унес вдаль свежий ветер с верховий гор.

– Впечатляет, – кивнул египтянин и едко добавил: – но не слишком. Кто ты без своего бога? Никто. Меньше, чем никто. Презренный червяк под моей сандалией. Ты ни-ко-гда не сможешь меня погубить. Предсказатель ошибся, китаец. Ты слишком ничтожен. Пожалуй, мне стоит отпустить тебя. Ты безопасен.

Губы Дзигоро дрогнули в едва заметной усмешке.

– «Никогда» – это слово, которое не пристало произносить смертным. Они не знают его подлинного смысла. «Никогда» – это слово богов.

– И тех, кто равен богам, – вскричал египтянин.