В шкуре зверя

Ты – как цветок, мила, добра, чиста,
Я – ветер, срывающий роз лепестки.
Ты – как волна забвенья холодна,
Я – солнца иссушающая сила.
Ты – как разлука любящих сердец,
Я – первый поцелуй при новой встрече.
Ты – темный страсти жар,
Я – крик, слетевший с губ от наслажденья.
Ты – огненный поток любви,
Я – бурный водопад в теснине.
Ты – океан безбрежный,
Я – его покой и сила.
Ты – зной пустынь,
Я – свежесть струй фонтана.
Ты – дрожь задетых струн,
Я – песня сердца.
Ты – буйный танец,
Я – неторопливая беседа.
Ты – аромат цветущих роз,
Я – легкое дыханье ветерка.
Ты – серп луны над спящим миром,
Я – россыпь звезд.
Ты – неисчерпаемый источник силы,
Я пью лишь из него.
Ты – лунный свет в листве,
Я – блеск росы.
Ты – как предутренний туман,
Я – песня первой птицы.
Ты – яркий поднебесный свод,
Я – отражение его в долине.
Ты – путник жаждою томимый,
Я – тихий шепот ручейка.
Ты – капля теплого дождя,
Я – гром сердец.
Ты – вечная весна любви,
Я – верный твой певец.

Айсиль так заслушалась, что не заметила, как в трактир вошла городская стража. Один из них, видимо, старший, обвел внимательным взглядом людей, сидящих за несколькими грубо сколоченными столами. Увидел он и Айсиль, и Йонарда, который сидел, уронив голову на стол. То ли притворялся, то ли и впрямь задремал. Однако ничего страшного не случилось, поглядев на спутника девушки, стражник отвернулся и неспешно подошел к сидящему в углу певцу-бродяге. Тот прервал пение, поднял на стражника светло-серые глаза и посмотрел на него без страха и недовольства, скорее с детским любопытством.

– Ты разве не слышал указа? Попрошайничать в трактирах запрещено! – строго и внушительно произнес начальник отряда стражников.

Певец покачал головой.

– Я ни о чем не прошу, у меня все есть.

– Все есть? – стражники переглянулись и негромко рассмеялись. – Ну, если у тебя, бродяга, есть все, тогда ты богаче самого султана.

Певец улыбнулся, и словно солнце выглянуло из-за туч.

– А ты ответь мне, доблестный воин, кто может быть богаче, чем султан?

– Откуда мне знать, – стражник пожал плечами, скрипя кожаными ремнями ножен и колчана, – может, византийский базилевс или индийский раджа.

– Ты уверен, воин? – как-то загадочно улыбнулся певец.

– Что ты несешь, оборванец? – возмутился начальник стражи. – Я их золота не считал.

– И все же у загадки есть ответ, – проговорил певец куда-то в сторону, – и очень простой ответ. Ребенок нашел бы его. Твой сын, воин, ответил бы верно. С годами мы приобретаем знания, но теряем ясность мысли.

– Ну вот что, – рявкнул стражник, которому надоело это глупое препирательство с нищим бродягой. – Поднимай свои кости и убирайся на улицу.

Певец не двинулся с места. Казалось, он просто не слышал приказа. Стражник наклонился, морща нос, и проорал в самое ухо нищему:

– Убирайся!

Певец молчал. Взбешенный стражник мотнул головой, и два его спутника вытянули стрелы и наложили их на ложе арбалетов.

– Я могу приказать застрелить тебя на месте за неподчинение приказу, – страж пихнул бродягу в бок сапогом. – Или ты убираешься отсюда сам, или тебя выволокут за ноги.

– Ты так и не нашел ответа на загадку? – певец улыбнулся, вновь поднимая голову. – Ничего удивительного. Ты думал только о том, как бы та красивая девушка в углу не сочла бы тебя трусом, который не смог справиться с бродягой. Успокойся. Она не считает тебя трусом. Она считает, что ты – редкий дурак. – Певец беззлобно рассмеялся, и закончил: – я никуда не пойду. Мне здесь нравится. Можешь убить меня, воин. Я уже закончил песню.

– Отстань от него, Суржак, – хозяин трактира подошел, переваливаясь с боку на бок, как большой толстый гусь, – он в самом деле ничего не просит, только сидит в своем углу и играет. Гости не против. А по мне – так пускай.

– Давно сидит? – счел долгом службы поинтересоваться Суржак.

Трактирщик задумался. Делал он это весьма примечательно, одой рукой почесывая плешь и загибая на другой пальцы.