В шутку и всерьез

– Я всегда теперь к концу партии оставляю целый час в запасе, – как-то сказал гроссмейстер Толуш.

Это мудрость, выработанная опытом. Быстро играть в дебюте, не размышлять особенно в миттельшпиле, и… еще можно состязаться с молодежью.

Шахматы – один из тех счастливых видов спорта, где человеку удается сравнительно долго сохранять спортивную форму. Однако и здесь есть пределы. Общепринято считать, что к сорока-сорока пяти годам шахматист несколько сдает, а после пятидесяти уже заметно идет под уклон.

– А Эммануил Ласкер?! – тотчас воскликнет человек, знающий историю шахмат.

Несгибаемый немецкий гроссмейстер до пятидесяти трех лет был чемпионом мира, в пятьдесят шесть взял первый приз в крупнейшем турнире в Нью-Йорке. Мало того, в 1935 году шестидесятисемилетний старик занял третье место в Московском турнире, где участвовали сильнейшие шахматисты мира. Вот вам и возраст!

Конечно, спортивное долголетие зависит от индивидуума – от его одаренности, физических сил, характера. Но мы имеем в виду правило, а Ласкер – исключение. В среде шахматистов резонно говорят: "Не все Ласкеры". Легендарный Эммануил обладал не только редчайшим талантом, но и недюжинным здоровьем, которое он даже не очень-то берег. Достаточно вспомнить, как много он курил во время партии и сколько пил кофе. Какое нужно было иметь сердце! Наконец Эммануил Ласкер был тонким психологом, глубоким знатоком душ человеческих и в шахматной борьбе умел использовать эти знания. Он объективно оценивал свою силу, не возносился при победах, на него не действовали неудачи. Ласкер стоически переносил поражения, а это, как увидит читатель из следующей главы, очень важное качество!

Со щитом и на щите

Замечательная тетрадь была у Миши Рикмана. Толстая, с плотным черным переплетом. Вечером от гладкого коленкора отражался электрический свет. А какая бумага! Глаз не оторвешь: листочки плотные, в мелкую клеточку – один к одному! Уголки тетради округлены, торец красного цвета. Какая тетрадь! Мне бы такую. Как я был бы счастлив! Я переписал бы в нее все партии Алехина, а где-нибудь на последних страницах поместил свои партии, да с комментариями. Был бы у меня настоящий сборник. Что мечтать, разве такую в Туле достанешь! Отец Миши – известный всему городу врач – привез ее из Москвы, а мой – столяр – даже и в Москве-то ни разу не был. Ладно, что поделаешь! И приходилось писать на тоненьких тетрадочках с бумажной обложкой. На это хватало копеек, получаемых от матери.

И вот что удивительно: Миша особенно не берег свою драгоценность. Он запросто приносил ее в школу в дни турнирных боев, даже в газетку, бывало, не догадается завернуть. После уроков, когда начинались шахматные баталии, Рикман открывал тетрадку и – какое кощунство! – простым карандашом записывал партию. А бумага такая, что на ней так и хотелось писать чернилами, да аккуратненько, каллиграфическим почерком.

Когда мы с Мишей сели друг против друга за шахматную доску, мой одноклассник написал на верху чистой страницы: "Шахматный чемпионат 12-й единой школы. 2-й тур. А. Котов-М. Рикман". Миша немало помучился с записью: турнир только начинался, тетрадь была совсем новая и не желала держаться раскрытой, Все же Рикман в конце концов справился с непослушной тетрадью, запрятав один угол ее под деревянную шахматную доску.

Мы разыграли славянскую защиту. Избранная противником система меня не удивила: мне было известно, что Миша знал этот вариант и часто его играл. Я тоже был в курсе последнего слова теории. Откуда? Признаюсь, мне удалось-таки уговорить отца выписать "Шахматный листок". На целый год – двадцать четыре номера. И в полученных журналах были уже изучены все партии, прочитаны статьи, решены все учебные примеры.

Наша партия с Рикманом первые четыре хода развивалась по известным образцам. Такое начало можно найти во всех шахматных учебниках. Однако пятый ход противника меня озадачил – Миша сыграл совсем не так, как советовали руководства. Он рискованно раскрыл свой ферзевый фланг, и движением крайней пешки я подорвал оборонительное построение черных. Мише пришлось пойти на новое ослабление позиции. Тогда, быстро разменявшись пешками, я сделал энергичный ход конем в центре. Очень хитрый выпад! Мой ферзь теперь грозил напасть на незащищенную черную ладью. А как ее защищать? Что предпримет Миша? Позиция у него уже тяжелая; если даже, он заметит и отразит мою угрозу, все равно у меня останется огромный перевес.

Но Миша почему-то был удивительно спокоен. Может быть, я чего-нибудь не вижу?" – мелькнуло сомнение, Но, как я понял позже, это было спокойствие неведения – Миша просто не заметил угрозы. Ничего не подозревая, он передвинул пешку на королевском фланге. Не в силах сдержать нетерпение, я быстро выскочил ферзем на f3 и испытующе поглядел в глаза противника. Миша испуганно заморгал-упустил в расчетах этот ход. А теперь его дело плохо! Теряется целая ладья, а значит кончается партия. С таким-то материальным перевесом я как-нибудь выиграю.