В синих квадратах моря

— Ну, думаю, спишусь на берег. Подальше от этого моря. Пошло оно к черту. Видать, такая у меня натура, что кишки от воды ворочает. Замешкался и принял семафор с флагмана с ошибками, но мичман не стал корить. А может, не успел что-либо сказать, потому что послышался тревожный голос вахтенного сигнальщика: фал перетерся, ветер вот-вот сорвет Военно-морской флаг. Пока я соображал, что и как, мичман полез на грот-мачту. У меня аж мороз по спине пробежал: промашка какая — и он разобьется. Но мичман кошкой прижался к обледенелой мачте, рукой к флагу тянется. Корабль резко накренился, и флаг сбросило в море. Я не помню, как очутился на шкафуте, на ходу снял шинель и прыгнул за флагом. Ледяная вода стальными когтями сжала тело. Ну, думаю, каюк тебе, Захар Коржов, поминай как звали. Знаешь, лейтенант, схватил я полотнище… М-да! Проснулся утром и не верится, что живой остался. Смотрю в белый подволок лазарета, тени от электрической лампочки скользят по лицу, а мне кажется, что это волны накатываются на глаза. Вот оно море какое, побьет, если голову ему подставишь.

— Ну, а командир что? — не терпелось знать Грачеву.

— Пришел в лазарет. Был он такой же, как и наш Серебряков — высокий, чуть сутулый, в кожаном реглане. Хмурый, как тот сыч. Ты, говорит, зачем сиганул за борт, кто велел? Это же грубейшее нарушение корабельного устава. Придется за лихачество наказать… Шумит, а в усах вижу улыбку. Отвечаю ему, так ведь за флагом я. Святыня… Так вот бывает. Море, оно что дитя, лаской бери его, лаской…

Ни о чем больше не спрашивал Петр боцмана.

Прилег на койку, и разом забылся шторм, и не стало под ногами зыбкой палубы. Только в ушах назойливо звенел голос Серебрякова: «Побило вас море, лейтенант!» Петр ладонью потер висок, и будто легче стало. Лежал он долго, потому что его мутило. Приподнялся на локтях и только сейчас заметил, что иллюминатор был слабо задраен и в каюту набежала вода. Целая лужа у комингса. А что это плавает в ней? Фотокарточка Лены. Вот, вот… Петр ясно помнит другой день. Лена играла на пианино что-то очень нежное. Когда музыка утихла, он обнял жену и стал говорить, что сейчас она так красива. Надо сделать фото. Лена покорно и благодарно повернулась к нему, а Петр, схватив старенький «ФЭД», снимал и снимал. Вот, вот. Встать бы и поднять фотокарточку, а сил нет…

«Раскис?» — почудился ему голос Лены, словно она сидела рядом.

Петр чуть не вслух ответил ей:

«Нет, я не раскис. Ведь и ты не сразу сыграла полонез Шопена?»

«Музыка — это. жизнь. А море — оно старит. Ты не привыкнешь к нему. Уходи на берег. Ты любишь меня. Только меня».

«Перестань, Ленка!»

«Ты уехал на Север только потому, что выполняешь завещание отца. Но он-то был сильным моряком, а ты?»

«Ленка, отца не тронь. Он на глубине…»

«Ты — слабый, тебя бьет море. Вот лежишь, желтый и вялый, как выжатый лимон. У меня даже слезы. Уходи на берег, Петя. Прошу!»

Мысли вертятся, и кажется, нет им конца. Палуба, мостик, надстройка — все слилось в его глазах в сплошную темноту, и ничего не видно вокруг. Как в полярную ночь. Только лунная дорожка стелется по воде, серебрясь рыбьей чешуей. Почему так бывает? Мечтаешь о чем-то большом и самом дорогом, а потом вдруг все рушится, как домик на песке. Если бы знал Петр…

Он спрыгнул с койки и поднял с палубы фотокарточку жены. Подержал ее, потом положил на стол. Выглянул в дверь. У трапа с боцманом о чем-то разговаривал Зубравин. Петр подозвал мичмана.

— Люди собрались в кубрике?

— Так точно, вас ждем.

— Проведите разбор сами… У меня голова… — краснея, сказал Грачев.

Петр закрылся в каюте, прилег на койку, подложив под голову руки. Море. Еще недавно он как зачарованный смотрел на его синеву. И виделись вдали белые яхты, с косыми, как крылья чаек, парусами. Петр жадно вдыхал солоноватый норд-ост. А теперь… Теперь море не для него. Если так жестоко обошлось с ним в первом походе, то что будет дальше? Будущее виделось Петру в розовой дымке, но стоит подуть ветру — и нет этой дымки. Воображение рисовало одну картину суровее другой. Вот Петр плывет на шлюпке. Волны бросают ее. Зеленая глыба накрывает его. И нет шлюпки. Он один барахтается в воде. Потом Петр увидел себя на тонущем корабле…

«Надо уходить, пока не поздно…»

Петр сел к столу и стал писать рапорт. Неровно вывел:

«Прошу перевести меня на берег, так как я…» Он задумался, а что дальше?

В коридоре раздались чьи-то шаги. Лязгнула железная дверь, и в каюту вошел Леденев. Петр схватил листок и сунул его в карман. А замполит будто ничего и не заметил, уселся на стуле. Сначала пожаловался на капризную погоду, а потом поинтересовался самочувствием лейтенанта. В его голосе не было насмешки или иронии, чего больше всего боялся Петр, и поэтому ему стало веселее.

— Поутихло море, а то бунтовало, — улыбнулся он.

— Я видел, как вы крепились. Так и надо.

«Сказал бы, что слабец, а то — крепились», — усмехнулся про себя Петр. Вслух же сказал, что у него сейчас такое ощущение, будто заново народился. Хотя чего там, в космонавты его сейчас не возьмут.