В синих цветах

— И не надоело тебе о них? — мотнув головой, словно стряхивая случайный сор, спросила Татьяна Юрьевна. — Давай-ка, Пашенька, лучше о людях поговорим. — Татьяна нежно улыбнулась майору.

— Так кто же, окромя бога да нас с тобой, о них подумает? — удивилась Паша.

— Мне лично давно на них наплевать, — почти спела Татьяна, продолжая чаровать майора. — Мне людей жалко… Вот Лексеевича моего. — Татьяна протянула руку, нежно погладила по щеке майора. — Ну почему ему в огонь идти?.. Больных спасаем, а таким, как Лексеевич, в огонь… Разве справедливо?.. Я вот его, его от смерти увести хочу! А мне говорят — их выволакивай! А я — несогласная!.. Я хочу, чтоб здоровые, настоящие мужики, человеки на свете жили!.. Вот такие!.. И за них, за таких вот… я с радостью любую пытку… хоть смерть приму!..

Волна буйной нежности захлестнула Татьяну. Кинувшись к майору, она уткнулась лицом в его грудь, не стыдясь, громко заплакала.

Потерявшийся летчик осторожно гладил ее худые лопатки, трудно выталкивая из себя корявые, никчемные слова:

— Тань… ты это… не надо… Чего же раньше времени хоронить?.. Мы же знаешь какие? Да, лейтенант?.. Ты… Гера, Гера… Разливай давай… Тань, не надо… А?..

Ярко-желтый лейтенант, хлопая длинными бесцветными ресницами, точно загипнотизированный, таращился на Татьяну и майора, на ощупь вышаривая флягу со спиртом на шатком столе.

Переругиваясь с собственными потрохами, что-то свирепое пробурчала Паша и тихо пошла к двери.

Выплакавшись, Татьяна чуть отстранилась от майора, заговорила мечтательно:

— Я все-таки на фронт отпрошусь… За тобой вслед… Я уже давно хочу. Я стреляю хорошо. В снайперы пойду… Вылежу свое, вылежу… Хоть в снегу, хоть в грязи. В живот целиться буду. Пусть дохнут…

— А может быть, все-таки не будем ждать?.. Вернемся к вокзалу и наверняка что-нибудь найдем до Василева, — предложил Сергей, нетерпеливо откидывая надкусанную травинку.

— Пока туда-сюда проходим, еще больше времени потеряем, — убежденно ответил Вовка. — Он с минуты на минуту появится. Увидите. Интуиция подсказывает… Кать, а какая это Ксения?.. Что-то я ее по санаторию не помню.

— Так она в Омске только ходить к нам стала, — объяснила Катька. — А сама она, кажется, из Полоцка родом. Что-то все про Полоцк рассказывала… Вот что именно?.. Не помню…

Пела Татьяна с такой самозабвенной грустью, что Катька не сдержалась и заплакала. А чтобы не услышали ее, на нос сначала простыню, а потом и одеяло натянула.

Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу,
Все лицо твое вспыхнуло вдруг…

Татьяна еще не закончила куплета, как дверь дернулась и в комнату влетела пунцовая от морозного ветра, заснеженная Ксения.

Лейтенант бросился навстречу Ксении, схватил ее на руки, как щенок-обалдуй, взвизгивая от радости, закружил девушку по комнате.

Татьяна отложила гитару, вытащила из валенка ключ, открыв кладовку, игриво затолкала в нее лейтенанта и Ксению, что-то нашептывая им поочередно.

Ксения заливисто, счастливо смеялась…

Татьяна возвратилась к майору, обняв за шею, повела…

Первым створки раздвинул летчик. Раздвинул и… рот раскрыл от удивления.

— Ты как здесь?.. Зачем? — увидев Катьку, только и смогла вымолвить Татьяна.

— Паша привезла, — шепотом сообщила Катька. — Вы велели… А изолятор промерз…

— А почему молчала? Не просила ничего? — пытаясь вспомнить о своем распоряжении относительно Катьки, выспрашивала Татьяна Юрьевна.

— Вас боюсь, — призналась Катька.

— Ну и дура, — улыбнулась Татьяна летчику к снова обратилась к Катьке: — Шоколада хочешь?

— Хочу, — не веря своему счастью, так же шепотом отозвалась Катька.

Татьяна вернулась к столу, взяла самый крупный шоколадный обломок, протянула девчонке.

— На.

— Спасибо.

Шоколад Катька приняла, но есть не отважилась.

— Еще чего хочешь? — открыто, добро улыбаясь, спросила Татьяна Юрьевна.

— Лука, — глядя на растерянного летчика, ответила Катька.

* * *

Господи, как же упивались, как захлебывались они необузданной радостью встречного ветра, мчась по проселочной дороге в открытом кузове старого грузовичка!

Будто эти спрессованные минуты несущегося бытия были дарованы им в награду за неподвижные годы, за непроходящие пролежни, за постылые, вечные потолки над головой.

Взъерошенный Вовка, ухватившись левой рукой за железную створку, пришитую к кабине, стоя в полный рост, лихо балансировал, откинувшись всем корпусом назад, азартно гикая и присвистывая при каждом толчке, подгонял машину свободной правой рукой, как завзятый циркач-вольтижер норовистую лошадь.

А Катька, распластав руки вдоль шаткого борта, беззвучно смеялась, запрокинув голову так далеко, что бились, перепутывались на ветру ее прошитые солнцем волосы.

Ленка (отказавшаяся ехать в кабине) невпопад счастливо хлопала в ладоши, шумно восхищаясь нежданной удалью отца.