В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу

Видно было, что продавец вовсе не желал во что бы то ни стало продать свой товар. Он встал, когда мы подошли к его станку, но он не произнёс ни слова и только продолжал стоять. Я осмотрел все его палки и не торопился; а когда я справился о цене, то он дал короткий ответ по-русски и снова замолчал. Когда я заплатил ему, то он поблагодарил меня не по-русски, а сказал какое-то слово на другом языке и кивнул головой. Он стоял всё время и, только когда мы отошли, он сел.

Нам надо было купить ещё пледы. Ведь в горах будет холодно, а у нас нет с собою почти никакого верхнего платья. Наш полковник, говорящий по-французски и по-немецки, идёт с нами. Вскоре мы находим лавку с пледами; хотя полковник также приезжий и не знает города, но ему очень легко найти дорогу, куда угодно.

Перед нами раскладывают всевозможные скучные европейские пледы, и мы бракуем их. Но зато мы останавливаемся сейчас же на нескольких мягких, пушистых, шерстяных одеялах, которые приводят нас в восторг. Сколько они стоят?

Голубоглазый человек в чёрной шёлковой куртке стоит за прилавком, он смотрит на прейскурант и отвечает:

— Восемнадцать рублей.

— Это за оба, — объясняет нам полковник. — Восемнадцать рублей за оба одеяла.

Но голубоглазый человек понимает по-немецки, может быть, он даже и немец, и он отвечает:

— Нет, восемнадцать рублей за каждое одеяло. Полковник, конечно, знал это с самого начала, но он притворяется крайне изумлённым. Он вынимает своё пенсне, надевает его на нос, смотрит на одеяла, затем переводит свой взгляд на продавца и не может опомниться от изумления, не может произнести ни слова. Продавец в свою очередь смотрит на полковника, и так они оба стоят некоторое время.

Однако купцу приходится первому сделать уступку и заговорить:

— Да, восемнадцать рублей.

И он раскладывает одеяла и начинает расхваливать цвет, сорт шерсти и обработку. Ведь дело идёт не о каком-нибудь простом одеяле, всякий должен понять это...

Но полковник молча отталкивает от себя одеяла и собирается уходить. Мы следуем за ним. Но тут полковник оборачивается и говорит:

— Ну, спрашиваю вас в последний раз — сколько вы хотите за одеяла?

Продавец настаивает на тридцати шести рублях и снова принимается расхваливать одеяла.

Тогда полковник говорит нам по-французски, что, по всей вероятности, эти одеяла дешевле купить нельзя.

— Нет, дешевле их купить нельзя, — говорит проклятый немец, который к тому же, может быть, не немец, а француз.

Полковник спорит с ним ещё некоторое время, но это ни к чему не ведёт: одеяла заворачивают, и я должен платить. В то время, как я отсчитываю бумажки и дохожу до тридцати четырёх рублей, полковник вдруг останавливает меня. И он протягивает продавцу деньги и заявляет, что тот не получит больше ни одной копейки. Продавец жмётся и не хочет принимать денег.

— В таком случае берите назад свои одеяла, пусть они лежат у вас, — говорит полковник.

Но в то же время он суёт мне под мышку большой пакет и толкает меня к двери. После этого он бросает деньги на прилавок и выходит за нами на улицу.

Бессонная ночь из-за кавказской лихорадки и кавказских клопов.

Я окончательно просыпаюсь в половине четвёртого и встаю. Темно, но фруктовые и табачные лавки по другую сторону улицы, по обыкновению, освещены. Я слышу, как где-то в гостинице звонят. Значит, не слишком рано звонить, и я тяну за шнурок. Никто не приходит. Я снова звоню и ложусь на подоконник открытого окна, смотрю на улицу и жду. Никто не идёт. Тогда я снова звоню. Нам пришлось звонить шесть раз, прежде чем мы получили наши башмаки и кое-какой завтрак.

Из наших окон мы видим, что молоканин сдержал слово и подъехал к подъезду гостиницы в половине пятого. Он перекидывается со швейцаром несколькими словами и снова уезжает. Мы спускаемся вниз и находим швейцара, но мы не имеем возможности разговаривать с ним на каком-нибудь языке и не понимаем ни слова из того, что он нам объясняет. Уже пять часов.

Молоканин опять подъезжает к гостинице; но когда я начинаю выносить наш багаж в коляску, то его сейчас же снимают и снова уносят в гостиницу. Мы недоумеваем, что всё это должно означать. Конечно, мы ни звука не понимаем из всего того, что болтают кучер и швейцар. Тогда мы приходим к тому выводу, что в гостинице задержали наш багаж вследствие того, что мы не уплатили ещё нашего счёта. Тут я гордо выпрямляюсь, изображаю из себя важную персону и произношу по-норвежски громовую речь. Я забываю, что мы миссионеры, вынимаю свой бумажник, хлопаю по нему и произношу слово «миллион», так как это слово по-русски произносится приблизительно так же, и можно ожидать, что оно произведёт некоторое впечатление. Когда это не помогает, то я повышаю голос и кричу, чтобы мне подали счёт — пусть сейчас же подадут этот ничтожный счёт!