В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу

Светает, и через несколько времени над горизонтом всплывает солнце; в это мгновение локомотив подаёт пронзительный сигнал. Мы описываем дугу, и я высовываюсь с площадки вагона и вижу, как работают блестящие части локомотива. Мне чудится, будто я отрываюсь от земли и лечу — всё так величественно и так горделиво прекрасно! Свистящий локомотив несётся среди гор, несётся стремительно и с грохотом, словно надвигающийся бог.

Мы скоро будем у цели. Внизу направо мы уже видим море, Чёрное море.

XIX

В Батуми сорок тысяч жителей или несколько больше, и по внешнему виду этот город до известной степени напоминает Тифлис и Баку; в нём большие современные каменные здания перемешиваются с забавными маленькими каменными хижинами из времён владычества турок. Улицы в городе широкие, но не мощёные, ездят и ходят по песку. В гавани кишмя кишат корабли, небольшие парусные суда, которые приходят сюда с юга, даже из Турции, и большие европейские пароходы, совершающие рейсы в Александрию и Марсель.

Город расположен в болотистой, нездоровой, но чрезвычайно плодородной местности; он окружён лесами, полями кукурузы и виноградниками. Там и сям вершины гор выжжены, и по их голым склонам бродят курды и пасут своих баранов. Над верхушками густых лесов высятся развалины замков. На фоне этого ландшафта выделяется Батуми, а сам он стоит на болоте.

Здесь моя лихорадка одолевает меня более, чем где-либо в другом месте, — происходит ли это от стола в гостинице или от городского воздуха — не знаю. Мне было очень тяжело пойти на почту с деньгами консула Хагелина. Человек из гостиницы провожает меня туда. Помещение почты тёмное и довольно грязное. В то время, как я подхожу к окошку, мой проводник шепчет: «Снимите шляпу!». Я посмотрел на него, он держал свою шляпу в руке. Тогда я тоже снял шляпу и стал держать её в руке. Таков уж, верно, обычай в этой стране, что надо подходить к окошку с непокрытой головой. Пожалуй, татарин в Тифлисе был более прав, чем я.

Я сдал письмо и получил маленькую квитанцию. Но я не понимаю ни слова в этой квитанции. Она всё ещё хранится у меня; потому что я до сих пор не знаю, получил ли консул свои деньги.

Затем человек из гостиницы ведёт меня к часовщику. Этот последний — армянин, как и мой проводник. У часовщика вырывается крик, когда он видит, что я разобрал свои часы, и он начинает выражать сомнение относительно того, возможно ли ещё починить их. Я заявляю ему, что я сам часовщик, и, пожалуйста, не болтайте тут всякого вздора; я согласен дать ему один рубль, если он удалит песчинку, которая попала в механизм и не позволяет колёсикам вертеться. Но часовщик улыбается и трясёт головой, и говорит, что он не желает починить эти часы даже за пять рублей. Тогда я энергичным жестом беру у него часы и отправляюсь с моим проводником к другому часовщику.

Это старик, русский, который сидит на крылечке у себя и греется на солнце. Мой проводник берёт на себя обязанность посредника и говорит по собственному почину, что я великий чужеземный часовщик, который только просит одолжить ему маленький инструмент, чтобы собрать свои часы. Русский старик с разинутым ртом смотрит на нас, он таращит на меня свои голубые глаза. Разве он может дать свои инструменты? Чем же он сам будет работать, если кто-нибудь придёт к нему чинить часы? Дело в пружине?

Мы вошли в лавочку. Я доставил этому человеку заработок. Когда он взял часы в руки и стал рассматривать механизм в лупу, то на висках у него выступили синие жилы, словно он соображал что-то. Его лицо стало для меня сразу знакомым, так как выражение его напомнило мне других людей, которые стараются выяснить себе что-то.

— Это пустяки, — сказал он.

— Но они стоят, — сказал я.

Но он повторил, что это пустяки. Он приставил ко рту длинную тонкую трубку и дунул в часы с одной стороны. «Так, значит, и в самом деле в часы попала песчинка», — подумал я. Он снова приставил к часам лупу, потом взял щипчики и вытащил из механизма крошечный волосок, который он показал мне. Часы сейчас же начали идти. После этого он свинтил разобранные части. Сколько это стоит? Тридцать копеек.

О такой скромной цене я ещё никогда не слыхал.

Но тут я почувствовал себя так дурно, что чуть не упал и должен был сесть в лавке. Когда старый русский узнал, что со мной, то он послал моего проводника в аптеку за лекарством. В это время он занимал меня разговором и в невинности души называл меня часовщиком. Это было единственное слово, которое я понял.

Когда проводник принёс лекарство, то часовщик налил мне полстакана. Я подумал: «Если это хинин66, то совершенно лишнее принимать его». Однако лекарство имело привкус перечной мяты, но вместе с тем было жирное, маслянистое, и после него мне пришлось долго курить, чтобы удержать лекарство в себе. Но оно мне действительно несколько помогло, и я настолько оправился, что через четверть часа мог уйти вместе со своим проводником. И мне с каждым шагом становилось всё лучше.