В скрипучем ключе

— Я прошу, девушки, выделить от вас двух представительниц и пойти сейчас вместе с вашей подружкой Томой, видимо, Тамарой, если не ошибаюсь, на балкон, на котором она стояла, когда я загорал на своем — соседнем. А вас, — он кланяется мне, — попрошу быть третейским судьей. Пройдемте ко мне, это займет у вас десять — пятнадцать минут, не больше.

И вот мы выходим на балкон номера гостиницы, в котором живет певец. Он стоит рядом со мной, кутаясь в белый купальный махровый халат. Мы смотрим на соседний балкон. Он пуст. Проходит пять минут, десять, и наконец на нем появляются три девушки-парикмахерши: в центре Тома, а по бокам, словно почетные телохранители, две ее подружки.

Певец сбрасывает с себя халат и, оставшись в одних трусах, подражая модельершам, демонстрирующим публике модные наряды, грациозно прохаживается по балкону. Ноги у него нормальной толщины и никакого отношения к Олимпийскому Мишке не имеют. Ноги как ноги!

Вырвавшись из рук своих хохочущих телохранительниц, Тома стремительно покидает соседний балкон. Ее подружки, продолжая смеяться, рукоплещут певцу, а он церемонно раскланивается с ними и говорит мне:

— Я, кажется, неплохо проучил эту дурочку, а вам подарил неплохой сюжет для короткого рассказа. Если берете — скажите спасибо.

— Спасибо! — говорю я.

3. МАТРОСИК — ЗЕЛЕНЫЙ НОСИК

Попал я недавно в поисках нужного мне лекарства в одну аптеку в отдаленном от центра столицы районе.

Посетителей немного. Пожилая кассирша откровенно клюет носом в своей стеклянной клетке. Чинная, сонная скука, свойственная заведениям подобного рода, разлита вокруг. Но вот в аптеку входит с улицы старая женщина самой обычной расхожей старушечьей наружности: на голове темный шерстяной платок, на плечах демисезонное пальтишко мужского покроя, на ногах кожаные сапожки — они, конечно, не похожи на те воздушные алые черевички, за которыми Николай Васильевич Гоголь гонял кузнеца Вакулу верхом на черте в город Санкт-Петербург, но все же ничего сапожки — добротные и прочные на вид.

Вошла, постояла и, улыбнувшись, да так широко и светло, что сразу потеплела чинная аптечная атмосфера, сказала певуче и громко, на всю аптеку:

— Усем — здравствуйте! Здоровеньки булы!

Все, кто был в аптеке, оглянулись удивленно и промолчали, и лишь пожилая кассирша встрепенулась и ответила старухе с такой же радостной улыбкой:

— Здравствуйте, тетя Паничка! Неужели это вы?!

— Я, доченька, я! Приехала до московских внучат та и зайшла вас усех проведать. Ну, як же вы тут живете?

— Живем, тетя Паничка, кто как может! А как вы там живете у себя на Полтавщине?

— Мы живем хорошо, лучше не надо!

Кассирша смеется, я тоже улыбаюсь невольно, и старуха, заметив эту мою улыбку, садится рядом со мной, и бес возрастной словоохотливости (а может быть, не бес, а добрый ангел?!) толкает ее на неожиданную откровенность в случайном разговоре на аптечной скамейке со случайным человеком. Бывает!

Я узнаю, что она врач по образованию, окончила мединститут, работала раньше тут «недалечко» в поликлинике и с тех пор знает эту аптеку, дружит с ее работниками и, когда приезжает в Москву, всегда заходит их проведать. С той же щедрой откровенностью она рассказывает мне про всю свою жизнь.

После Октябрьской революции она, дочь сельского кузнеца, пошла работать у себя в селе в комбед, и было их, грамотных девчат, способных прочитать газету и написать бумагу, всего две на семь сел — она и некая Евдоха — «отчаянная девка та ще и красавица, яких свит не бачил».

Как в кино, проходят передо мной один за другим драматические и комические кадры жизии грозных и славных лет послеоктябрьской поры в украинской деревне.

В село приехал «от самого Ленина» налаживать революционную работу среди крестьян матрос — веселый, красивый парень. Но был тот красавец матросе «парадоксом». С каким парадоксом? Он не умел плавать и боялся воды! Бедовые сельские девчата, конечно, прознали про этот его «парадокс», и, когда матрос приходил на реку купаться, — они, таившиеся в прибрежных кустах, вылетали оттуда, как буденновский эскадрон, и сталкивали беднягу матроса с берега в воду, и он, вынырнув, отплевывался и отдувался, и нос у него был при этом зеленым от тины. Его так и стали в селе звать «матросик — зеленый носик». А она — моя собеседница — была командиром этих озорных девчат в красных косынках.

А совсем недавно ее вызвали в сельсовет. Она пришла, а там сидит незнакомый генерал-майор с большой орденской колодкой на груди, с букетом пионов и книжкой в руке.

Генерал обратился к ней, назвал ее по имени и отчеству и, подав букет, спросил, узнает ли она его.

— Я сказала ему; вы назовитесь сами, товарищ генерал, зачем же мини гадать!

И генерал сказал — Я матросик — зеленый носик! — И подарил ей книжку своих революционных и боевых воспоминаний.

…Мчится и мчится поток случайного разговора, и куда делась чинная аптечная скука: живой и свежий ветер истории разогнал ее, как разгоняет слякотный туман вдруг откуда-то взявшийся вихрь!