В сладком плену

Ян усмехнулся ее тщетной попытке соблюсти приличия, потом отвернулся и подошел к окну. Сунув руки в карманы вечернего сюртука, он всмотрелся в надвигающиеся темно-зеленые сумерки. Виола молча наблюдала за ним, не в силах пошевелиться, едва дыша.

— Я нахожу забавным, — проговорил наконец Ян, — и непостижимым, что за долгие годы шутнице судьбе было угодно внушить мне влечение к единственной женщине на свете, которую мне следовало бы из принципа презирать.

Виола не сразу поняла смысл сказанного. На сердце потеплело от искреннего признания герцога, но осторожность взяла верх, и Виола решила не говорить ничего о собственных чувствах и мыслях, пока тщательно их не взвесит. А уж признаваться, что ее тоже безмерно тревожит и всегда тревожило необъяснимое притяжение между ними, она точно не собиралась.

Пытаясь быть рациональной, Виола сказала:

— Полагаю, хорошей идеей было бы поговорить о том, что произошло пять лет назад.

Ян с силой выдохнул и посмотрел на свои полированные туфли.

— Даже если это так и мы со всех сторон обсудим причиненное мне зло, этого будет недостаточно, чтобы восстановить справедливость.

— Так вот зачем я здесь? Чтобы помочь вам восстановить справедливость?

Герцог ничего на это не сказал. Когда молчание затянулось, Виола сцепила перед собой ладони и, скованная, чуть не падая с ног от волнения, храбро спросила:

— Много ли вы помните?

Герцог искоса посмотрел на нее и сощурился.

— Полагаю, сударыня, что главного я не забыл.

Она сглотнула ком в горле.

— Тогда вы должны помнить, как много я для вас сделала…

— Как много вы для меня сделали? — недоуменно оборвал герцог, выпрямляясь в полный рост и поворачиваясь лицом к Виоле. — Вы бросили меня там умирать, Виола.

Ее сердце сжалось от боли.

— Я помогла спасти вас.

— Помогли? — Герцог повел бровью. — И как именно вы это сделали?

Чуть приподняв подбородок, Виола ответила:

— Я оставила ключ…

— Вы ничего не сделали.

Его мрачные, сказанные шепотом слова выражали скорее холодную отчужденность, чем бурлящий гнев, и Виола попятилась на шаг, сбитая с толку его поведением и не на шутку встревоженная.

— Вы знали, что я был там, и ничегоне делали, — продолжал герцог тихим, угрюмым голосом. — Вы защищали своих презренных родственников, допуская, чтобы я долгих пять недель страдал в цепях и в полной темноте, пока они вымогали у моей сестры бриллианты в обмен на мою свободу. Вот что вы делали, Виола. И вы виноваты не меньше их.

— Если вы так думаете, — дрожащим голосом бросила она, — значит, вы почти ничего не помните.

У герцога вздулись ноздри; он стиснул челюсти.

— Я помню, что со мной жестоко обращались, морили голодом и пичкали наркотиками. Я помню, что меня дразнили и унижали, когда я лежал беззащитным на койке. Я помню, что чуть не умер.

— А помните ли вы, что я ухаживала за вами? Утешала вас? Говорила с вами?

На его лице мелькнула слабая искра сомнения. А может, недоверия. Но потом пропала под маской безжалостного расчета.

— Я знаю одно, Виола: вы избежали заслуженной кары за то, что позволяли пыткам продолжаться, в то время как могли — и должны были — меня спасти. Все остальное теперь не имеет значения.

Наконец он сказал это, признался, почему преследует ее столько лет спустя.

Скованная напряжением, Виола заявила:

— Все причастные понесли наказание…

— Кроме вас.

Виола с горечью покачала головой.

— Ах, сударь, судьба наказала меня суровее, чем вы можете себе представить.

— Не смешите, Виола, — с отвращением бросил Ян. — Ваша жизнь после Уинтер-Гардена была сказкой, ради которой любая провинциальная мисс с запятнанным прошлым с радостью отреклась бы от семьи. Теперь вы леди, притом богатая леди, и построили для себя новую, чудесную жизнь. А я, сударыня, страдал и страдаю до сих пор.

Страдаю до сих пор…

Боль, которую он излучал, обвивала Виолу, точно змея, душила и мучила, все плотнее зажимая в кольцо эмоции и мешая найти слова, которые могли бы объяснить ее поступки пятилетней давности. Сейчас она явно не могла спорить с Яном, и он, очевидно, не желал выслушивать подробности, какими она их представляла, даже если эти подробности, на ее взгляд, имели большое значение. Если она скажет герцогу что-нибудь еще, если попытается описать, как все происходившее выглядело с ее стороны, он, конечно же, не поверит ей, по меньшей мере сейчас, и может попытаться обратить ее слова против нее самой.

— И теперь вы хотите, чтобы страдала я, не так ли? — тихо спросила она.

Несколько долгих мгновений герцог сверлил ее взглядом, склонив голову набок, не вынимая рук из карманов. Его красивое лицо частично скрывали растения у окна и сумерки, сгустившиеся до ночной черноты. Виола стояла, ничего не ожидая, мучаясь неуверенностью и страхом, страстно желая все рассказать, но понимая, что Ян беспощадно отвергнет ее слова, ибо он уже сделал собственные выводы из фактов, какими он их запомнил.

— Страдать — слишком сильно сказано, — проговорил он наконец, — хотите верьте, хотите нет, но я бы никому не пожелал того, что произошло со мной по вине вашей семьи.