В сложном полете

Ослабив ремни, мы наконец-то забираемся на теплые с каким-то вонюче-кислым запахом нары. Противогазы под щеки, укрываемся с головой. Блаженство! Ничего не видеть и не слышать. Только отдых, отдых и отдых. Минута, другая и-и… проваливаемся куда-то.

— Смена, подъем! — слышится где-то. Кто-то трясет за ноги… И снова пост. Снова одного оставили наедине с темнотой, самолетами, полем и близким черным лесом. Как хочешь, но надо стоять самые тяжелые два часа. Вернее, не как хочешь, а как требует служба! Петь нельзя, говорить нельзя, сидеть нельзя, лежать нельзя, оружие выпускать из рук тоже нельзя, никого подпускать к объекту и к себе тоже нельзя. А что можно?.. Во все глаза смотреть во все стороны можно. И видеть все, хоть и непроглядная темнота кругом, тоже можно. Сохранить в целости все самолеты не только можно, но и нужно. И это будет моя защита Родины… Страшно?! А в Афганистане как? А на границе? Вот там действительно каждый миг жди пулю или удар ножа в спину. Или ракета прилетит, рванет мина. А здесь за 5 тысяч километров от них разве страшно? Но все равно нужно быть бдительным. Потому что и там и тут военный объект, который должен быть неприкосновенным…

Кому надо к самолетам подобраться, сейчас самая удобная пора. Ни звезд, ни светлой полоски на севере. Все облаками затянуло.

Примкнув штык, загнав патрон в патронник, хожу с автоматом наперевес из конца в конец стоянки. Иногда резко оборачиваюсь, когда блазнит, что кто-то подкрадывается и собирается прыгнуть на спину. Впереди что-то темнеет. Похоже, человек?! Откуда взялся?.. Не может быть! Крадусь осторожно, палец на спусковом крючке. Стоит нажать — грохнет выстрел. Совсем рядом что-то. Еще шаг вперед… Фу?! Ящик! А как напугал?! Аж сердце забилось…

Вот также когда-то стояли дедушка, отец и дядя Володя. И также боялись, но держали себя в руках. Теперь моя очередь.

Дедушка тоже романтик. Всегда стремился быть там, где труднее. В 39 году вызвали в военкомат, сообщили — по возрасту переводят в техники-интенданты. Так он на это лишь рассмеялся: «Я же обстрелянный на границе командир. Сколько за бандами гонялся! Зачем делать из меня тыловика?..» А дядя Володя, чтобы попасть на фронт, год себе прибавил…

Вдруг издали донеслись щелчки-выстрелы. Что такое? Неужели напали?.. Заметался по стоянке, «завглядывался»… Но никого не видно и не слышно… Так кто же это отличился?.. Или со страху?..

Послышался чей-то говор. Идут?.. Но кто? Окрикнул. Павел отозвался. Его голос теперь всегда узнаю. После вторичного окрика Павел подходил один. И все же я всматривался в фигуру.

— Как у тебя, все в порядке? — подошел Магонин.

— Да, а кто стрелял?

— Вострик на пятом посту бандита убил.

— Как?!

— Тот выстрелил в него из кустов. Промахнулся. Вострик выстрелил — попал!.. Мы с комроты по тревоге примчались. Все кусты облазили. И уж когда пошли обратно — на труп наткнулись… Молодой парень из кавказцев. Чернявый, с усиками. Пистолет рядом. Лежит на боку, а во лбу дырка и кровь струится. И надо же так?! Днем обязательно бы промазал! — восхищенно-сожалеюще закончил Павел.

— И что теперь Вострику будет?

— Разберутся…

— Но он же правильно поступил?!

— Конечно.

Сдав пост, довольный плелся за Павлом.

Вот и свершилось! Что тяжелее — наряд или караул?… И то и другое тяжело. Конечно, караул почетнее, но и тяжелее. Не в игрушки играешь, ставка — жизнь. Будь бандит метче — Вострика бы завтра хоронили.

Через день вечером разбор. Оказывается, помимо нападения, не все было гладко. Известного Черновидского около получаса искали на территории поста. Звали, кричали, свистели, махали фонариком. Едва нашли… в куче самолетных чехлов. То ли со страху, то ли от невыносимого желания спать, забрался туда и уснул, как сурок. Разводящего со сменой чуть не перепугал до заикания, когда неожиданно вылез из кучи и взревел: «И-и-я-я!»

Ну что ж, арест обеспечен.

В конце разбора Умаркин сказал:

— Хоть и правильно действовал Вострик, но все же мог, вероятно, выстрелить вверх. Вызвать подмогу — дежурную смену и захватить бандита живьем. А то сейчас командованию училища приходится объясняться с вышестоящим начальством, прокуратурой. И доказывать, доказывать…

Рота недовольно загудела:

«В таком случае в караул нам лучше не ходить!..»

Вострик покраснел, губы поджал, глаза горят. Только головенкой ворочает по-грачиному. Ясно, неприятно ему. Действовал, как положено, а получается черт знает что. Ну, если такое случится — сразу пойду к секретарю партбюро Толстову или к комбату… Мне комбат кажется добрым. Правда, немного шумноват, но это, на мой взгляд, больше напускное, прикрывающее доброту. Старшим штурманом полка был, много и долго летал. Возрастом в отцы годится. По здоровью с летной работы списан…

«Ну и везет нам?! Был Патяш стал Помаш!» — «шутят» злословы-остряки. Никого не щадят, всем прозвища дают. Патяша прозвали «помаш» за привычку так говорить «понимаешь». Сухопутный моряк Аттик Пекольский так вообще стыд потерял. Здорово копирует комбата в речи и жестах на потеху зубоскалам. А те ржут, как кони, лишь бы поржать…