В СМЕРШе. Записки контрразведчика

Ребят, которые со мной ушли на фронт, нет в живых. Но они и мертвые помогают мне жить. Сколько бывает огорчений, сколько невзгод в жизни, когда чуть ли не в петлю готов залезть, но вспомнишь, что ты остался в живых, что все ребята, твои товарищи, погибли, что погибли, может быть, самые талантливые, может быть, самые гениальные ребята. Мы подсчитали — двадцать миллионов. Двадцать миллионов или больше, мы же не знаем, сколько погибло. А кто подсчитал, сколько погибло талантов, гениев? Как осиротела из-за этого, оскудела наша советская, русская земля. Это же не подсчитано. И поэтому для меня всегда самое первое утешение, что я живу. И я должен жить и работать не только за себя, а и за тех, кого сегодня нету.

Вместо послесловия. Бревенчатые мавзолеи

Новгородчина. Восточная сторона… Сколько раз за эти дни проходил я через заброшенные, словно вымершие деревни, сколько видел пустых домов с давно остывшими печами! И кажется, уже начал привыкать и к запустению, и к задичанию, но эта деревня меня взволновала: на углах домов я увидел небольшие красные звездочки, вырезанные из жести, в память о погибших на войне. Обычай, ныне довольно распространенный на сельской Руси.

От единственной старушонки, которая жила в этой деревне (на лето из города приехала), я узнал, что поставил звезды на домах местный учитель со школьниками, и мне захотелось познакомиться с ним. Но учитель жил в соседней деревне, до которой, по словам старухи, было километра четыре, а на дворе уже надвигался вечер, и я решил отложить встречу с учителем до завтра.

При непривычном свете давно забытой керосиновой лампешки мы с хозяйкой попили чаю, поговорили о том о сем, а потом перед сном я вышел глотнуть свежего воздуха.

Вечер был дивный. На голубом небе дружно высыпали звезды, да такие яркие, спелые. И была луна слева, так что вся улица была закрещена чернильными тенями.

Путаясь в паутине этих теней, я прошел через всю деревню, вышел к старой обвалившейся изгороди и опять потянулся глазами к небу.

Звезды стали еще ярче. И я смотрел-смотрел на их алмазное мерцание и вдруг вспомнил притчу из далекого детства — о том, что после смерти людей души их поселяются на звездах, каждая душа на особой звезде.

Но, боже, как холодно, как одиноко и тоскливо на этих звездах, подумал я. И почему бы душам погибших на войне из этой деревни не поселиться в собственных домах, за которые они отдали жизнь?

И едва я подумал так, как тотчас же мертвые дома, чернеющие под ярким алмазным небом, представились мне сказочными бревенчатыми мавзолеями, в каждом из которых покоится душа погибшего на войне хозяина — солдата. Бревенчатые мавзолеи… По всей России…

Приложение. О службе Ф. А. Абрамова в Смерше

В хорошо изученной биографии Ф. А. Абрамова есть период — после возвращения его с фронта и лечения в госпиталях, — до последнего времени остающийся малоизвестным для исследователей и почитателей таланта нашего земляка. Сам Абрамов следующим образом характеризует те годы: «Провел три месяца в родных краях, потом снова ушел в армию, служил в нестроевых частях с лета 1941-го (видимо, описка, на самом деле — 1942-го. — А. К.) по 1945-й: был заместителем политрука роты, год работал в особом отделе Архангельского военного округа» (Лит. газета. 1983. № 15. 13 апр.). В действительности Ф. А. Абрамов проходил службу в Отделе контрразведки НКО «Смерш» Архангельского военного округа, дислоцировавшегося в Архангельске, с апреля 1943 по октябрь 1945 года. О возможных причинах, побудивших Абрамова столь лаконично описать свою службу в контрразведке, скажу несколько ниже. А пока, соблюдая хронологию событий и опираясь на впервые вводимые в оборот документы личного дела сотрудника ОК НКО «Смерш» Ф. А. Абрамова (дело находится на постоянном хранении в архиве ФСБ РФ), попробуем проследить его военную судьбу.

Июнь 1941 года застал Федора Абрамова студентом третьего курса филологического факультета Ленинградского государственного университета. 14 июля 1941 года Абрамов добровольно вступил в ряды народного ополчения г. Ленинграда. Фронт подходил все ближе, к осени 1941-го бои велись уже в ближайших пригородах северной столицы. Абрамов в качестве рядового — пулеметчика 377-го артиллерийско-пулеметного батальона — участвовал в тяжелых боях по обороне города. Жестокость тех боев проглядывает в сухих строчках официального документа «Обстоятельства моих ранений», написанного Абрамовым при поступлении на службу в Смерш:

«…В боях под д. Пиудузи, на окраинах Старого Петергофа, батальон был разбит. Остатки батальона, в том числе и я, вышли в гор. Новый Петергоф.

В гор. Ораниенбаум батальон был вновь укомплектован. По приказанию командования батальон занял оборону в гор. Старый Петергоф. Участок обороны нашей роты проходил по деревням, расположенным на окраине города.

В течение 2-х дней мы вели беспрерывный бой с численно превосходящим противником. Я лично работал на пулемете. 24 сентября в полдень я был ранен в предплечье левой руки.