В смертельной опасности

Он сразу стал захлебываться собственной кровью, хлынувшей в рот, как из крана. Было больно, но не очень страшно. Егора уже били за долги, и он понимал, что убивать его не станут, потому что тогда деньги будет требовать не с кого. Он начал объяснять, что скоро всё отдаст, ведь ему предложили очень выгодный, очень прибыльный проект, но его не слушали или во всяком случае не понимали. Наверное, оттого, что речь Егора звучала невнятно из-за крови и шатающихся зубов.

Он решил изъясняться короткими, лаконичными фразами, которые уж конечно будут восприняты и оценены по достоинству, однако ему не дали такой возможности. Егор Майоров почувствовал, как его поднимают, переворачивают вниз головой и вытряхивают из трусов. Не успев даже вскрикнуть, он обрушился на пол и, взбрыкнув ногами, растянулся на спине. Ему тут же сели на руки, не позволяя подняться.

В руках одного из нападающих тускло блеснул матовый широкий клинок с зазубринами. С очень похожим кинжалом Егор снимался в сериале, название которого вылетело у него из головы. Там он играл сурового, немногословного, закаленного в боях добровольца, вернувшегося домой и обнаружившего, что не всё ладно в его родном городе. Коррупция процветает, бандиты бесчинствуют, продажные полицаи покрывают преступников. В том фильме персонаж Егора Майорова методично уничтожал всю эту мразь, часто пуская в ход спецназовский нож, принесенный с войны. Теперь, похоже, настал его черед испытать на себе действие сверхпрочной стали.

— Я всё отдам, — прошамкал Егор, пуская кровь по подбородку.

— Заткнись, — сказал один из нападавших, тогда как второй стал резать Егора там, где у него сходились ноги.

Всё это было дико и совершенно не укладывалось в голове человека, считавшегося знаменитостью, разучивавшего Гамлетовские монологи, имевшего множество влиятельных друзей. Он закричал в ладонь, закрывающую ему рот.

Боль была быстрая и жгучая, как будто низ живота полили кипятком. Горячее всё текло и текло, а Егора не отпускали, вынуждая лежать на месте. Всё, что он мог, — это приподнимать бедра на согнутых, напряженных ногах или колотить пятками в пол. Он мычал в большую вонючую ладонь, умоляя, чтобы его отпустили.

— Долго он будет дергаться? — спросил один из мучителей другого.

— Кровью, бывает, и по часу истекают, — был ответ. — Перережь ему бедренную артерию. Только осторожно, не забрызгайся.

На этот раз боли он не почувствовал. Ощущение было такое, будто по коже провели чем-то твердым и скользким. Подогнув ноги, Егор опять приподнял нижнюю часть туловища.

Он не знал, зачем это делает. Возможно, механические движения помогали преодолеть страх смерти. Ворвавшиеся в квартиру парни хотели, чтобы он умер, истекая кровью. Ясность происходящего была простой и пугающей.

Егор почувствовал, как руку убрали с его лица. Он открыл рот, готовясь заорать, но туда запихнули что-то большое, мягкое, сочащееся.

— Еще и трусы запихни, — донеслось до его ушей.

Мыча, он приподнялся и обмяк, приподнялся и обмяк. Кляп во рту не только мешал кричать, но и затруднял дыхание. Нос Егора был полон крови. Выдувая из ноздрей пузыри, он начал задыхаться. В мозгу зазвучал низкий, зловещий, размеренный голос, чеканящий слова:

«Так просто сводит все концы удар кинжала! Кто бы согласился, кряхтя, под ношей жизненной плестись, когда бы неизвестность после смерти, не склоняла воли мириться лучше со знакомым злом?»

Это был Шекспир. Странное дело, продолжение монолога Егор прочел только мельком, но каждая строчка запечатлелась в мозгу.

«Боязнь страны, откуда ни один не возвращался», — пророкотал голос.

— Давай, я ему кислород перекрою, — раздалось не внутри Егора, а снаружи.

— Точно. А то до ночи с ним просидим.

— Вот так.

Дышать стало нечем. Напрягая икры и ляжки, Егор ускорил возвратно-поступательные движения тазом. Опускаясь, он всякий раз ощущал ягодицами липкую лужу растекшуюся по полу.

«Я умираю? — думал он. — Умираю?»

Хотя глаза Егора оставались широко открытыми, видели они перед собой медленно сгущающийся мрак. Ах да, это же гас свет в великолепном, блистающем театре, на сцене которого стоял артист Егор Майоров. Невидимые слушатели, затаив дыхание, слушали, как он читает текст, читает отчетливо и внятно, потому что на самом деле ему ничего не мешает во рту.

«Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика…»

Темнота сменилась абсолютно белым сиянием, в котором не было и не могло быть ничего и никого.

«Так погибают замыслы с размахом, в начале обещавшие успех».

Белое тоже пропало. Ничего не осталось.

Поясница Егора в последний раз впечаталась в пол. Больше он не приподнялся. Так и остался лежать там, где его оставили, — окровавленный и обезображенный.

2

«Вот и всё, — подумал Давид. — Конец».

Мир померк для него точно так же, как для Егора Майорова, но не сменился белым светом. Ощущение было такое, будто глядишь вокруг сквозь закопчённое стекло.